В ХIX веке существовал культ, который не позволял человеку прикоснуться к памятнику – символ всегда находился на возвышении. Создавалась некая дистанция. Идеальный пример – памятник Мицкевичу во Львове.
В ХХ веке поняли, что памятники героям должны быть на одном уровне со зрителем, потому что это такие же люди. Такими были некоторые памятники безымянному солдату, появившиеся после Первой мировой войны. Идея в том, что всех поименно мы знать не можем, но всех помним.
Сейчас новый этап. Пример – памятник в Вашингтоне американским солдатам, воевавшим во Вьетнаме. На гладкой глыбе мрамора – длинный список имен, но если человек подходит ближе, то видит свое отражение. Таким образом, архитектор показал, что высеченным именем здесь может быть каждый.
В современной Европе совсем иной подход к созданию памятников – он предусматривает какое-то взаимодействие зрителей и объекта. В немецком городе Саарбрюкене на обратной стороне брусчатки выбиты фамилии погибших, которых пытали в доме напротив, когда там располагалась штаб-квартира гестапо. Идея в том, чтобы показать, что память не в вещах, а в людях.
«Последний адрес» – это гражданская инициатива, направлена на увековечивание памяти жертв политических репрессий. Этот проект поддерживают в России и Украине – на домах погибших от сталинских репрессий устанавливают таблички с именами этих людей.
Мы поговорили со львовским социологом и доцентом УКУ Даниилом Судиным, который занимается исследованием памятников, о стадиях «жизни» памятников, их месседже, украинской ментальности, ее отображении в облике наших скульптур и, конечно, о новом харьковском произведении.
У памятников тоже есть жизненные циклы
Западные ученые показали, что каждый памятник проходит 3 стадии «жизни». Первый – это период креативный, когда памятник создается: возникают идеи, идет обсуждение.
Следующий этап – это ритуализация, когда вокруг памятника нарабатываются ритуалы, которые будто оживляют его. В Украине – это возложение цветов. Например, коммунисты для актуализации памятника устраивали парады возле символов режима.
И третий этап – это трансформация. Когда памятник либо не замечают, либо его роль меняется. К примеру, памятник Шевченко во Львове изначально символизировал национальную борьбу. Когда там собирались «тусовки» неформалов, его называли «жабой», поскольку монумент позеленел из-за структуры материала.
«И это вовсе не означает, что памятник переживает упадок, просто из возвышенного символа он становится элементом повседневной жизни», – говорит Даниил Судин.
Есть пример монумента красноармейцам, которые превратились в «The Beatles» или Ленина на территории завода «Прессмаш» в Одессе, который переделали в «Дарт Вейдера», что раздает Wi-Fi.
Иногда памятник становится просто местом встречи. Это удобно.
«Мама рассказывала, что во время Союза как-то договорилась о встрече возле памятника Ленину. Когда на лавочке она ждала свою знакомую, моментально подошел милиционер и сказал, что здесь просто так сидеть нельзя. То есть это было «священное пространство», куда можно было приходить только с цветами», – вспоминает социолог.
А вот Бранденбургские ворота в Берлине всегда олицетворяли величие Германии. Однако, поскольку после Второй Мировой войны они начали ассоциироваться с периодом гитлеровского правления, к годовщине Холокоста делали инсталляцию: на ворота проектировали фото ворот Освенцима.
Социальная память живет 3 поколения: как быть?
«При создании памятников архитекторы должны думать наперед. Чтобы потом не возникало вопроса, сносить ли их. Конечно, это зависит от того, как мы будем передавать память о наших героях следующим поколениям», – говорит Даниил.
Есть несколько видов памяти. Первая – это социальная, она передается с помощью коммуникации. Говорят, продолжается она 3 поколения. Четвертое поколение слабо будет представлять, о чем речь. Такова ситуация с Голодомором.
«Если в начале 90-х люди, пережившие его, еще были живы и могли рассказать что-то своим детям, внукам, правнукам, то для детей правнуков Голодомор будет скорее главой из учебника. Но социальная память самая стойкая. Проект советской власти переписать польскую историю потерпел крах, потому что до момента падения социализма в Польше социальная память не пересекла черту 3-х поколений», – наводит пример социолог.
Есть еще политическая и культурная память. Политическая – это события, важные для национального нарратива. Культурная же память отстранена от политики. В китайской литературе часто «зашиты» послания из классических произведений, которые китайцам легко считать. Также мы считываем фразы из христианской традиции в произведениях искусства.
О многообразии памяти
Все меняется. Со временем найдутся те, кто будет критиковать наших героев, совершенно не понимая войны. Но переосмысление – это не обязательно разрушение. Критика афганской войны не приводит к уничтожению памятников афганцам. Из-за того, что это памятники не политической авантюре, а обычным людям, которые там погибли, – убежден Даниил Судин.
В Англии, к примеру, стоят памятники и Кромвелю, который является символом республиканской традиции, но устроил геноцид ирландцам, и Махатме Ганди, который разрушил могущество Британской империи. Но это часть их истории, какой бы она ни была.
Памятники тоже говорят
Есть и юмористические памятники, которые делают город привлекательным для туристов, но их у нас мало. Например, фигуры персонажей фильма «За двумя зайцами» на Андреевском спуске в Киеве.
В Украине до сих пор существует советская художественная традиция. Все должно быть по канону: постамент, фигура. Как когда-то Ленин – всегда с кепкой.
«И памятник Бандере во Львове ничем не отличается, только кепки не хватает», – рассказывает Даниил.
В Союзе памятник также был элементом пропаганды. Это порождает проблему, с которой не сталкивался никто на Западе – там редка практика крушения монументов. Но если стоит вопрос об их сносе, то должна быть альтернатива: а может, стоит заменить?
«Насколько я знаю, в Киеве на месте Ленина оставили ступеньки и возвышение как символ падших идолов. Это месседж о том, что человек может быть на вершине истории, но со временем неизбежно сойдет с нее»,– делится социолог.
О харьковском памятнике
«Если говорить о Харькове – здесь сложнее: памятник (проект колонны на площади Свободы – ред.) не идеологически враждебный, то есть его не снесут, но и с жителями никто не советовался. Я думаю, нужно вводить мораторий на строительство памятников: общественность должна с ним ознакомиться, посоветоваться. Надо ли так срочно его ставить? Должен быть более тщательный отбор», – говорит социолог.
Комплекс памяти Американской революции в Вашингтоне создавался через 100 лет после нее. Архитекторы считали, что такой монумент должен быть фундаментальным и простоять века, поэтому очень долго продолжался конкурс и велись дискуссии.
«Всегда надо думать, чем является пространство для жителей. Площадь Свободы для харьковчан – это символ борьбы. Новый памятник никак к этому не привязан. Это «кумовской» проект, так еще и плагиат петербуржского памятника. Посыл в том, чтобы инструментализировать христианство? Ведь такие сакральные объекты сносить не будут. На интуитивном уровне это отвергается жителями. Ибо то, что памятник – плагиат петербуржского, отсылает к «православию, самодержавию, народности», – размышляет Даниил Судин.
Это напоминает советскую практику, когда идеологическим символом обозначали территорию: в первую очередь, следовало «застолбить» пространство, а не думать о эстетических достоинствах памятника.
Во Львове на месте памятника Шевченко раньше стоял памятник Яну Собескому, польскому королю. Когда в 1939 году пришла советская власть, его убрали и возвели символ Сталинской конституции. Во время гитлеровской оккупации возле оперного театра, в центре города, поставили памятник Гитлеру, а потом советская власть на том же месте установила памятник Ленину. Сейчас там фонтан.
Смахивает на посттравматический синдром государства, когда все еще кажется, что Украина совсем молодая и надо быстрее символически закрепить ее за собой.
ПІДПИШІТЬСЯ НА TELEGRAM-КАНАЛ НАКИПІЛО, щоб бути в курсі свіжих новин
