Катарина Леонова: «Моя внутренняя честность с самой собой всегда идет впереди паровоза»

Совсем скоро, в воскресенье 6 ноября, в театре им. Шевченко состоится концерт группы, ставшей настоящим и действительно редким явлением далеко за пределами харьковского музыкального пространства. Впрочем, можно ли назвать предстоящее событие просто концертом — вопрос. С творчеством этой команды проект Накипело знаком еще со времен их ошеломительного и, фактически, первого большого концерта на фестивале «Украина разом на зліт» год назад. И мы точно знаем, что ординарного выступления у группы ШаNа быть не может. Что же увидит Харьков воскресным ноябрьским вечером? И что значат эти два с половиной года тяжелейшего испытательного периода в Украине для фронтмена, точнее, фронтвумена группы Кати Леоновой?

Не хотелось бы называть это «интервью», скорее мы поговорили… о жизни, о развитии, о бесконечных поисках нашей идентичности и о смелости быть собой. С Катей легко, мы говорим на одном языке и, собственно, неважно, русский это или украинский…

Катя, проект ШаNа начал свое существование в 2014 году. Для меня лично и для многих, кого я сегодня знаю, этот год разделил время на «до» и «после». Скажи мне, ШаNа для тебя тоже об этом?

Конечно, я ничем не отличаюсь от других людей. На тот момент я была в Москве, уехала туда в 2013-м с задумкой реализовать себя. К Москве я с детства отношусь натянуто: когда-то я там жила и не любила этот город, не хотела туда ехать. Но легенда о том, что в Москве «все случится», каким-то образом все равно в моем сознании жила. И после того, как мы разошлись с проектом КАssiopeia, у меня был провальчик, был поиск смыслов, себя, людей. Я решила поставить себя в очень неудобное положение, выйти абсолютно из зоны комфорта.

Говорят, люди развиваются, как раз выходя из зоны комфорта…

Да, я вообще такой человек. Мне даже близкие говорят: «Ну что ты все усложняешь? Все же хорошо». Для меня «все хорошо» — это не всегда хорошо. Мне нравится вот это «прохождение». Я тогда чувствую жизнь, чувствую, что мои усилия не зря. Иногда я даже перегибаю в этом палку, но сейчас уже это случается все реже и реже.

Так вот. В Москву я уехала, чтобы наконец-то «случиться». У меня актерское образование, музыкальное призвание, и то призвание, и то призвание… Я такая молодая, открытая… И как всегда, на запрос появляются возможности. И в Москве у меня мгновенно появились все возможности, по всем фронтам просто. Москва – город, который ждет «мяса». «Мясом» я называю такую клокочущую душу.

Когда я ехала, то мне говорили: «Зачем?» Меня отговаривали, но я ехала с запросом, что мы один народ. Мои близкие люди говорили, что это не так. Я отвечала: «Вы ничего не понимаете». Я еду, у меня там полно друзей и знакомых. И до сих пор у меня там прекрасные люди.

Но через два месяца, столкнувшись с реальной жизнью, я позвонила тем, кто меня отговаривал и, к своему ужасу, сказала, что они правы. Я встретилась с определенным «имперским» отношением. Все было хорошо до тех пор, пока они не понимали, что я из Украины (смеется). Меня могут переубеждать, но это мой собственный опыт, это присутствует. Это не ярко выражено, это не бросается сразу в глаза, и тебя не начинают этим сразу педалировать, но я человек творческий и тонко чувствую такие вещи даже на уровне мысли. И такое отношение поставило меня в странное положение. Я не привыкла к этому, в Украине такого нет.

Все это можно было списать на трудности, которые нужно пережить, чтобы прийти к чему-то. И я бы, наверное, пошла бы дальше, поскольку для меня открылось много возможностей в театре, который я люблю и которым я живу, для меня это территория духовного развития. Это изначально важно. Все бы возможности эти открылись и все могло быть ничего, но случилось то, что случилось в Украине. И меня еле сдержали, потому что я рвалась в Киев. Мне звонила мама со слезами: «Катя, не едь, пожалуйста». Она же помнит меня во время Оранжевой революции, «Катя — № 17». Я не знаю, какими молитвами меня удержали…

Это уже был период агрессивных действий на Майдане?

Ну вот с ноября. Я не сплю, не ем… И еще это ощущение Москвы. Ведь еще не было тогда понятно, что это все с Россией связано. У меня прям было адское предчувствие по поводу Таможенного союза с Россией. Когда я поняла, что ситуация заходит слишком далеко, я все бросила в Москве и примчалась в Харьков. Моя внутренняя честность с самой собой всегда идет впереди паровоза.

А если бы ты осталась, что могло бы быть в Москве? Какой-то проект?

Там могло бы быть все. У меня была бы карьера в театре, я бы получила кучу премий за свою работу и сотрудничала бы с успешными именитыми музыкантами. Было бы все. Я была бы в тусовке. Знаете, «стерпится – слюбится», оно бы случилось. Тем более, я не ехала туда навсегда, я ехала туда получить трамплин. Я знала, что акклиматизируюсь, войду в этот ритм, что-то одно бы и выстрелило.

Осталась бы я при этом сама собой? Этого я не знаю, и это главный вопрос. Могу предполагать, что нет, и это смерти подобно. Поэтому с возвращением обратно я не раздумывала. Поблагодарила всех — на самом деле, я получила там колоссальный опыт. Помимо всего негатива, всех недо- , которые там существуют, там есть огромное количество прекрасных, удивительных людей. Сотрудничество с ними принесло мне очень много творческой пользы, но она никак не могла перебить эти внутренние что ли, патриотические вещи.

Был переломный момент в конце ноября, когда здесь уже начались первые волнения. Мы уехали за город в Москве, и там была такая творческая лаборатория. Приезжали разные люди, и одна из девушек была львовянкой — украинка, как с картины. Чорнява, такі коси, такі очі, такі брови. Она читала Лину Костенко, некоторые люди понимали украинский. И в тот момент, когда она читала стихи, я смотрела на нее и думала, как это красиво, невероятно, но не ощущала причастности. Я абсолютно точно понимала, что я не «это» — то, что она представляла, и я не «это» — то, где я сейчас нахожусь. И вот этот вопрос «что я есть?» и максимальный – «что мы есть, мы — восток Украины, русскоязычные украинцы?» И вот это унизительное «малорос», которое на языке начинает крутиться… Это был важный для меня вопрос, и ответ на него мне предстояло найти. И ШаNа – это попытка найти ответ.

Сейчас уже сформировалось сообщество людей, для которых жизнь все-таки разделилась на «до» и «после». Мы все делаем то, что можем сделать в данный момент. ШаNа для тебя — это оно?

Да. Это то, что я могу делать лучше всего. ШаNа – это моя маленькая модель мира. Модель взятия ответственности за свою жизнь, за людей, которых я притягиваю, за смыслы, которые я вкладываю в то, что я делаю.

Музыка – это лекарство. Это разные лекарства. Под какую-то музыку нужно заниматься любовью, под какую-то нужно бегать, под какую-то — крушить квартиру, свою жизнь, ненавидеть, под какую-то нужно плакать. И есть музыка перемен — то, что помогает тебе справиться с внутренним страхом. ШаNа стала для меня именно этим.

Когда я вернулась в Харьков, у нас у всех было тяжелое время, и мне буквально страшно было ходить по улицам, физически. И только репетиции, работа, помогали мне не бояться. И музыка мне помогала не бояться. И я думала, как здорово, если музыка так на меня действует, то она так же может действовать и на кого-то. Через страх, иллюзии, заблуждения нужно продираться и говорить: «Мне не страшно меняться, мне не страшно быть тем, кто я есть». А, кстати, хороший вопрос: «Кто я есть?»

У меня нет цели нравиться всем – я хочу делать честную музыку и вкладывать в нее искренность. Я не могла быть в стороне и понимала, что вся творческая энергия, которая копилась, может просто пропасть без толку – и для меня было важно найти грань и пройти по ней.

Блогеры пишут о том, что у них накипает, волонтеры помогают солдатам и переселенцам, потому что они не могут этого не делать. И все они говорят, что им становится легче. Тебе легче?

Да, конечно. Но есть важный момент: песня – это такая штука, которая наполнена энергией. Например, если мне страшно, я могу написать стихотворение, очень красивое, но которое набором букв будет передавать мой страх. Моя задача — не транслировать эмоции, я хочу через эти эмоции провести человека и вывести его. Песни — это маленький маршрут. Это не копание в каком-то одном состоянии, как в народном фольклоре.

Ну, это определенная рефлексия, наверное…

Да, но здорово, когда ты копался-копался и докопался. У меня каждая песня – это моя маленькая жизнь. И она говорит, что вот здесь я скучаю, тут мне больно, тут мне немного посветлело, тут мне вновь немножко больно, тут мне радостно, тут мне весело. И из этого состоит жизнь.

Вот мы начали говорить об очень важном, об идентичности. Мне кажется, мы до сих пор еще в поисках. Что вообще для тебя значит идентичность?

Для меня она складывается из многих граней человека, и одна из них – принадлежность к определенной стране, нации. Это то, что у нас сейчас взорвалось — вот я украинец! А что такое «украинец»? Буквально недавно я была во Львове, и в каком-то разговоре с друзьями сказала: работая над программой «Таємні коди», я задумалась о том, что такое национальность вообще. Вспомнила о своем роде. Здесь у меня ниточка немцев, тут присоединились цыгане, одновременно с этим мои прапрабабушки и прапрадедушки, абсолютные евреи, присоединились к каким-то там северным русским, которые нерусские — и вот я образовалась — такая вот украинка.

Поэтому это вопрос шаткий. Вот сейчас проводят этот эксперимент, где по слюне определяют генетическую принадлежность человека. И особенно интересно наблюдать за реакцией радикально настроенных людей, когда они узнают, сколько в них всего намешано — и они начинают плакать.

Что такое «чистая кровь»? «Чистая кровь» — это то, что в моем мозгу течет. Поэтому для меня украинец – это тот, кто сознательно выбрал страну Украину, полюбил ее, принял все ее недочеты, все ее перспективы, и вкладывает в нее всю свою полную насыщенную профессиональную жизнь, живет здесь для того, чтобы делать это пространство лучше. Я знаю много русских людей, которые в Украине делают гораздо больше, чем истинные украинцы — и это очень печально.

А много ли сейчас здесь тех людей, который вкладывают всю свою жизнь в место, где они живут?

За последний год произошел всплеск, и многие люди определились с тем, что они и зачем они, и я принадлежу к этим людям. Но сопротивление очень сильное. И наше поколение – это ледокол. Посмотрим, к чему это приведет через десять лет, но это явно нелегкая затея.

В такой ситуации важно, чтобы люди, с которыми ты работаешь, не просто работали, а горели вашим общим делом, жили этим. Я понимаю, что вряд ли можно получить круглосуточное право на человека, но важно, чтобы человек был абсолютно на твоей волне. Как ты подбирала ребят в команду?

Для меня слово «работать» — от слова «раб», а творчество для меня равносильно сексу. И не просто сексу, а занятию любовью. И мне нужны были люди, с которыми у нас на духовном уровне происходит этот акт. Я ждала их три года, и в один момент все сложилось. Конечно, я много разговаривала с ребятами, объясняла, к чему мы идем, как это будет работать, какие возможности есть, а каких нет. Потому что финансовых возможностей, которые все хотят видеть, пока нет, но есть возможность репетировать, выступать, есть возможность творить. И я спрашивала: «Хотите ли вы творить, созданы ли вы для этого и хотите ли заниматься этим со мной?» Это случается, и это есть великое чудо. В 2014 году нас было четверо, сегодня я пришла с репетиции, где нас уже тринадцать. Люди притягиваются, а притягиваются они на живое, на энергию, на духовный хлеб. Очень много фальши — везде, во всем. Политика, журналистика — все пропитано фальшью.

Ты права, сейчас есть либо фальшь, либо абсолютная чистота. И по-другому никак. Либо ты принципиален до конца, либо подстраиваешься. Все оголенное, и в ракушку не залезешь.

Просто время такое. А будет период, когда мы будем это черно-белое разукрашивать, может, это прозвучит по-юношески максималистично, но для меня это время борьбы добра со злом. Сейчас ты идешь по улицам, и даже по лицам понимаешь, кто — орк, а кто — хоббит.

Давай поговорим о предстоящем концерте. У тебя сильно разросся состав, и по сравнению с тем, что мы слышали в прошлом году, я так понимаю, это ШаNа, умноженная на три?

Год назад мы выходили на сцену вчетвером, а в этот раз выйдем на сцену театра Шевченко уже под струнный квинтет – с саксофоном, перкуссией. Конечно, у меня были глобальные планы, но звучание даже в этом составе уже невероятно плотное. Ребята говорят: «Подожди! Мы только год существуем. Давай оставим что-то на потом». Состав расширился, но каждый, кто приходит, становится мне таким близким, и я его люблю – это трогает струнки моей души.

А почему театр Шевченко? Там прекрасная акустика, это правда, но все-таки почему именно там?

Потому что это будет не просто музыкальный концерт, а действо-мистерия. Это будет симбиоз с пластическим театром. Я пригласила своих друзей — театр «Прекрасные цветы», работающий в бессловесном жанре. Мы создадим симбиотическое представление, чтобы у людей, которые придут а концерт, восприятие было максимально многовекторным – звук, свет, актеры. Сейчас у нас появилась команда, мои любимые визуалы, которая работает с 3D-изображениями, оживляет картинки. Все это называется «Таємні коди», потому что это разгадывание тайных кодов внутри себя. Это новое для Украины явление. И мне безумно интересно. Это симбиоз театра, музыки, танца, визуальных эффектов. Сама музыка уже сама по себе симбиотична — классические музыканты играют авторскую музыку, которая переходит в этническую украинскую — и в этом есть и мой внутренний поиск тоже.

Театр – значимая часть твоей жизни. Я была на твоих спектаклях и, честно говоря, пока с тобой не познакомилась, представляла тебя совсем другой. Что для тебя сейчас театр, где он?

Мой внутренний стержень – вот что для меня театр. В представлении многих людей театр – это некое лицедейство, развлекуха, белиберда, с помощью которого можно заполнить свой досуг. Для меня что с музыкой, что с театром все не так – я не человек-развлекуха, при том что существуют люди конкретно с этим даром, и они могут приносить радость тем, что они делают, отдельным искусством. Я – служитель, и для меня это сакрально, территория священнодействия, разговор с богом через слово и музыку. Людям нужно еще прийти к пониманию, что театр – это некий храм. Мой театр – это отсутствие границы между зрителем и сценой, отсутствие искусственных декораций. Театр способен лечить, и в Украине он есть. Например, недавний украинско-польский проект «Мій дід копав, мій батько копав, а я не буду», который делали мои друзья. Это перфоманс на основе реальных историй, и это настолько круто, это был такой «голос поколения», что вокруг все пульсировало.

Я чувствую себя ледоколом. Для меня есть один лозунг – «Мужество быть собой и мужество быть счастливым». Может, звучит помпезно, но на самом деле это очень просто. Мужество проявляться так, как ты звучишь. В музыке, театре, выпекании хлеба – не важно, главное не бояться проявлять себя. И у тебя появятся единомышленники. За последние годы у меня образовалось огромное количество не просто духовных связей, а целых канатов с людьми, которые занимаются разными вещами, но чувствуют, что у нас единый вектор движения, развития души. Наше дело — делать то, что мы умеем. С душой, радостью и максимальной отдачей.

У нас есть традиционный вопрос к присутствующим в зале: вопросы есть?

Вопрос от Романа Даниленкова

У нас в городе есть большая проблема — все «VIP», все окружено безвкусицей. Какой ты видишь свою роль в формировании вкуса?

Моя роль прямая. Я понимаю, что при всем своем характере интроверта (все начинают на этом месте обычно смеяться) в мою деятельность входит такая роль, что я должна выглядеть, говорить, быть. И быть я должна тем, кем я есть. И моя задача здесь больше читать, слушать больше качественной музыки, и эти знания передавать. Быть максимально честной, искренней, открытой и передавать то, что я знаю, собственным примером. Моя задача — учиться. Формирование стиля — это ужасно болезненный вопрос для Харькова, для Украины в целом.

Если уж говорить о практических вещах, я верю в то, что если запретить галимую музыку, это уже влияло бы. Даже в маршрутках — люди тратят на дорогу часы, и доказано, что это влияет на работу мозга. На хорошем фоне человеку захочется выглядеть лучше. Некоторые вещи можно показать только собственным примером. Как-то одна продавщица, у которой я покупала яблочко или апельсинку (ну что-то очень милое), оторвалась на мне, разозлилась. Она занимается не своим делом — и я на нее посмотрела, сказала: «Если вам плохо, вы можете рассказать мне все, поделитесь этим». И она была в ступоре, сначала начала на меня еще больше кричать, а потом я смотрю, у нее глаза наливаются слезами. И я оставила деньги без сдачи, оставила яблочко и сказала: «Будьте счастливы, вы же женщина, а женщины должны быть счастливыми».

Вот я хожу по городу, надену платье, губы красные, а они на меня смотрят так, будто я африканская богиня, хотя я не выгляжу так уж экстравагантно. Я просто чуть-чуть не серая, немного выхожу из привычного харьковского потока. Но насколько приятно, когда встречным людям нравится. Нужно добавлять красоты, яркости. И быть счастливыми. Когда все будут на своих местах, заниматься любимым делом — будет и счастье. А раба надо из себя по капле выдавливать. Для того чтобы в Украине заниматься любимым делом, пока что нужно бороться.