Нейрохирург: «Какая, нах...р, бесплатная медицина?!»

Врач Александр Марков появился в информационном поле Харькова весной 2014 года, когда город лихорадило от вируса так называемой «русской весны». Заезжие гастролеры (как сейчас перед глазами стоят вереницы автобусов с российскими номерами вдоль Молодежного парка) подзуживали к пролитию крови несколько сотен растерянных и обозленных после киевских событий горожан. Караваны «скорых» каждые выходные везли в «неотложку» активистов с пробитыми головами. Марков «чинил» их, а после — делился в «Фейсбуке» пережитым и переосмысленным. Это он вернул к жизни Владимира Силевича, которого озверевшая стайка во главе с медсестрой Ольгой Воржеиновой добивала в переходе метро. Это он видел своими глазами смертельно раненого 15-летнего Даню Дидика, изрешеченного осколками бомбы вместе с другими участниками марша у Дворца спорта. Рефлексирующий, болеющий за медицину и за будущее страны Александр Марков понял, что переломить хребет системе-чудовищу ему не по силам даже в компании единомышленников. Но он не сдался, а просто отошел в сторону и начал строить свое. Получается ли? Об этом в совместном интервью медиагруппы «Накипело» и Carpe Diem.

Весна 14-го

Герман Антонов: Саша, мы с вами познакомились весной 2014 года при печальных для нашей страны обстоятельствах. Первые раненые, первые сборы лекарств... Расскажите в сжатой форме о себе, о том, что было в вашей жизни от рождения и до этого момента.

Александр Марков: Родился (смеется). Ходил в школу, как все. Поступил в мединститут на педиатрический факультет — хотел быть педиатром, как отец. Потом заинтересовала хирургия — думал стать детским хирургом. Затем возникли жизненные перипетии. Создавался сосудистый центр, и нам, выпускникам 93-го года, предложили там работать. Я должен был стать сосудистым хирургом. Проработал полтора года. Потом сменилась городская власть, помещение так и не дали. Интерны стали оттуда разбегаться, и я тоже «разбежался».

Г. А.: В аспирантуру?

А. М.: Нет. В нейрохирургию. Тогда открыли ставки в политравме. Я продолжил интернатуру как нейрохирург. Потом перешел в изолированное отделение в нейрохирургию и так работал до указанного момента. Защитил диссертацию, оперировал.

Евгений Стрельцов: Давайте перейдем к другому эпизоду. Весна 2014 года. Над Харьковом нависают российские флаги. На площади противостояние. Везут в «неотложку» раненых, избитых. Какие ваши мысли в то время?

А. М.: Как формировалась моя гражданская позиция. Майдан киевский… Не могу сказать, что приводил меня в восторг. У меня был кризис. Я многое знал и умел к тому моменту, у меня уже регалии определенные были. Я в этом состоянии искал пути самореализации. Помню, метался, думал уйти в пластическую хирургию. Параллельно занимался биржевой торговлей. И то, что происходило на Майдане, меня отвлекало. Я отрывался от монитора с графиками мартовского-апрельского контракта газа, видел, что кого-то убили. Что-то такое.

Е. С.: Раздражало?

А. М.: Не раздражало, фоном проходило. В прострации был. Не понимал: что это, что с этим делать. Когда мой психоаналитик сказал еще до крушения режима: «А что вас удивляет? Это означает, что президент Янукович или будет изгнан, или отстранен от власти». Как вообще такое возможно?! Что вы говорите? Это же такая огромная, непобедимая махина, пирамида! И вот это происходит, и я думаю: «Шаман. Как он мог об этом знать?».

Г. А.: В какой момент вы столкнулись с реальными смертями, ранениями?

А. М. Помню, что 1 марта уехал из города. Мне позвонил заведующий и говорит: «Саша, ты где? У нас массовое поступление». Включаю телевизор, а там показывают захват обладминистрации. Тогда я не смог в город приехать.

До 1-го марта была такая… настороженность. При том, что у меня много друзей, которые были на Майдане. Потом мы на фронте вместе были. Дистанцированность от событий — потому что я в них не участвовал. Такое было до того, как повесили флаг над обладминистрацией (флаг России. — Ред.). Когда его повесили, у меня все внутри перевернулось. Это что-то было невероятное. Как вообще?! Как тварь эта могла вообще сбросить госуд… К государству можно относиться как угодно, можно критиковать — но это наше государство. И вдруг — надругательство над государственным символом. Это была принципиальная черта. Стало ясно, кто на чьей стороне.

 А дальше уже события текли. Я был в гуще событий. Каждое дежурство сопровождалось какой-то хренью. Кого-то привозили, кого-то побили. Помню, была бойня — шел через площадь (площадь Свободы в Харькове, где было основное противостояние. — Ред.) и видел толпы людей. Приехал на дежурство, а следом привезли человек 20 избитых. Уже тогда идентифицировал людей, которые к Харькову отношения не имеют. Мало того, к Украине — тоже.

Е. С.: К вам привозили…

А. М.: Всех привозили.

Е. С.: Человек-врач, человек-гражданин. Как это соединялось в вас?

А. М.: Врач есть врач — тут без вариантов. Помощь должна быть оказана любому. Конечно, мы и в дискуссии вступали: у нас город сложный, мягко скажем. Не все патриоты, назовем это так.

Г. А.: Это аксиома, к сожалению.

А. М.: Да-да, это данность. Тогда смелее высказывания были. С середины весны 2014 года стали прилично прижимать этот излишний пыл некоторых граждан. И сейчас это такое, ворчание.

Война

Г. А.: В ходе вашей профессиональной медицинской подготовки у вас была специальность «полевая хирургия»?

А. М.: Конечно, военная медицина у нас в институте преподавалась. Медики все военнообязанные и знакомы с азами военной медицины. Разница в том, что гражданская медицина располагает временем и ресурсами, а тактическая может не располагать. Когда по 200 раненых привозят, ты должен спасать тех, кого можно спасти. А еще в гражданской медицине не так ценится врач, как в тактической, потому что если убьют медика на войне, то подразделение останется без помощи. Допустим, оперируешь пациента, а «зеленая» зона превращается в «красную» — и ты должен эвакуироваться, а оперируемого оставить на столе.

Е. С.: Вы в какой момент решили поближе к боевым действиям…

Г. А.: Как это происходило? Вы призывались или шли добровольцем?

А. М.: Я помню, мы стали атаковать Минздрав, и он нас вывел на ПДМШ (Первый добровольческий медицинский госпиталь имени Пирогова. — Ред.). Поехать добровольцем оказалось не так просто из-за волокиты. Множество шагов нужно было сделать на разных уровнях.

Г. А.: Это был уже 15-й год?

А. М.: Да.

Г. А.: Сколько вы там находились и где?

А. М.: Полтора месяца. Основная наша база располагалась в Бахмуте. Мы были там под занавес событий в Дебальцево — только вышли войска. Уже не было такого большого потока раненых. Висела дикая напряженность в воздухе, потому что все ждали наступление. Жутко, страшно. В Артемовске было тихо. А в Попасной… Это фактически линия фронта, и там вообще район остался без медицинской помощи. Нас командировали в местную больницу. Районная больница была, конечно, не полностью разрушена, но туда попала мина: дырка в крыше здоровая. И функционировала железнодорожная больница без врачей, только главный врач и две санитарки.

Е. С.: Сколько человек через вас прошло?

А. М.: Честно говоря, не считал. Не сотни.

Г. А.: Проходили и военные, и гражданские?

А. М.: Да. Но по моей специальности боевых ранений не было. Так получилось. Были пациенты с проблемами позвоночника. Мы делали «блокады», промелькнули пациенты с ранениями в голову. Делал несколько плановых операций. Ничего героического — никого в окопе я не оперировал.

Е. С.: Вы с какой целью туда поехали?

А. М.: Помогать армии справляться по медицинской части. Было все сложно тогда. Помогать местному населению: местные врачи, по понятным причинам, разбежались.

Г. А.: То есть, больница Попасной отъехала подальше?

А. М.: Да. Потому что в Попасной было опасно: каждый день обстрелы. Не по городу — по окраинам, блокпостам из миномета стреляли. И снайперы стреляли — людей находили с дырками в разных частях тела. Там реально было страшно и опасно.

Е. С.: Миссию для себя выполнили?

А. М.: Да. Напряжение спало в конце марта, когда стало понятно, что наступления не будет. В один момент все выдохнули. Обстрелы стали реже, и фактически до июня было затишье.

Г. А.: Харьковских врачей было много там?

А. М.: Много. И добровольцев много. Вообще, на фронте много харьковчан.

В депутаты

Е. С.: Этот период кончился. Вы вернулись. В какой-то момент мы встретились с вами. Это была осень, предвыборная кампания. Вы решили идти в депутаты. Почему?

А. М.: Это же на движке таком — воевать со всеми, бороться за светлые идеалы человечества.

Г. А.: Это было нечто романтическое?

А. М.: Романтическое, однозначно. Война очень романтична. Чего не отнять, того не отнять.

Е. С.: И в этом вы увидели продолжение?

А. М.: Конечно, это было продолжение. Война перенеслась сюда. Здесь тоже «воевали» с врагами.

Е. С.: И какой война получилась?

А. М.: Такая…

Г. А.: Перешла в холодную фазу?

А. М. Понимаете… я потом вообще все пересмотрел, понял, что воевать с «ними» бесполезно.

Г. А.: Воевать с тем старым, что осталось здесь?

А. М. Да. Это все объединялось в одну кучу, в образ врага. Потому что враг, внешний враг, нужен для консолидации. В принципе, можно консолидироваться и без внешнего врага. Если не получается, его надо создать, войти в состояние возбуждения, почувствовать, что ты сильный и непобедимый, не слабый, не нереализовавшийся. Ты реализуешся, вершишь великие дела. Но рано или поздно приходит прозрение. Оборачиваешься, понимаешь, что так и не реализовался, просто скачешь с шашкой наголо. Причем даже не с настоящей, а с бутафорской, и в жизни ничего не меняется. Все как сидели — так и сидят на своих местах. Медицина такой и осталась — мало того, еще хуже стала. Коррупция процветает. Потом едешь в Германию, смотришь, как там все четко. Возвращаешься, хватаешься за голову и понимаешь, что здесь такого не будет в ближайшие сотни лет. Не то чтобы это деморализует — задаешься вопросами: «Куда двигаться? Куда идти?».

Е. С.: Вы какие задачи перед собой ставили, когда хотели стать депутатом?

А. М.: Я вам скажу честно: никаких планов у меня не было. Логика была такая: те поганцы должны уйти, а новые, хорошие, добрые люди должны прийти. Такая, инфантильная логика. Я бы даже сказал — военная логика. Здесь все белое, там — все черное. Но реальность не такая. На этой стороне столько черного, а что на той стороне — я и знать не хочу. Но, думаю, примерно то же самое. Там тоже есть идейные люди, которые тоже герои, борются за что-то. В итоге получается, что общечеловеческие ценности у всех одинаковые. Все хотят хорошего своим детям, все любят своих родителей и так далее. В итоге оказывается, что никто не хочет убивать собрата по виду биологическому.

Медицина

Е. С.: Многие критикуют медицинскую реформу, которая, как и другие реформы, двигается со скрипом. Одна из причин, по мнению людей — ломаются устоявшиеся нормы. А я вижу, что это дно и хуже уже некуда.

А. М.: Когда это (реформа. — Ред.) только началось — уже было понятно, что у нас другая страна. Мы за что-то боремся. Мы, как медики, как авангард, боремся за лучшую медицину для людей и для нас. Я задался вопросом: а как эту систему с таким сложным устройством изменить? Там есть определенные денежные потоки, там есть заинтересованные лица. Есть иерархия, рычаги управления. Я помню, когда началось общественное движение по популяризации реформы, как все это блокировалось. И заблокировали. Плюс менталитет медиков: он специфический. Это рабское сообщество. Одна из самых слабовольных социальных прослоек.

Г. А.: Неожиданный вывод, честно говоря.

А. М.: Абсолютные рабы. Очень мало свободолюбивых людей. Посмотрите, что было в 2014-м году. Вы много людей помните, выступивших по поводу того, что происходило? Их было очень немного.

Г. А.: Вы сейчас главный врач частной клиники. Можно сказать, что ваш поход в эти края явился результатом рефлексий, о которых вы говорили до того?

А. М.: Да.

Г. А.: То есть, переход в некую terra incognita, каковой является частная медицина.

А. М.: Я вам сейчас расскажу, как все происходит. Я подумал: как можно изменить государственную медицину с огромным количеством деморализованных людей, которые ничего не хотят делать, чего-то ждут, которых подкармливает система, лежащая за рамками правового поля. Весь финансовый оборот в государственной медицине, где из кармана в карман передается, где никто налоги не платит — это все неофициально. Это непонятный рынок, если его вообще можно рынком назвать. Где услуга здесь может стоить столько, а здесь — в десять…

Г. А.: Но по формальным признакам — можно. Есть предоставление услуг, есть деньги. Это рынок. Диковатый, но рынок.

А. М.: Да, это рынок, и очень асимметричный, без регуляции. И я тогда подумал, что должна вырасти другая медицина, другой мир. Этот — просто будет потихоньку чахнуть и сдохнет в итоге, потому что атрофируются ветви питания. И еще подумал: можно ли реформировать этого урода. В глубине души я не верил, что получится. Я же знаю, как урод устроен изнутри. Когда приезжает Квиташвили (бывший министр здравоохранения Украины. — Ред.), он собирает общественников. Сидит президиум, сидят люди, которые формировали макет реформы. И сидят бонзы нашей городской медицины: Горбунова-Рубан, Сороколат — шушера вот эта вся... Вырежьте это. Хотя можете не вырезать (смеется). Думаю, они меня простят. Так вот. Сидят и обсуждают, как это будет выглядеть, как будут выглядеть попечительские советы или наблюдательный совет. Потому что будут переходить больничные кассы — всякая такая фигня, и кто будет туда входить. Горбунова-Рубан говорит: «Мы будем туда входить» (смеется). И я понимаю, что ничего не изменится. Как они держали руку на пульсе — никуда эта рука не денется. Они контролируют это все, этот механизм.

Г. А.: «Они» — это кто? Некий закостеневший средний слой? Или представители высших слоев?

А. М.: «Они» — это управленческий сегмент. Это главный врач, завгорздравом, заместитель мэра по социальной работе, это вице-губернатор, как Шурма был (в бытность Добкина председателем Харьковской облгосадминистрации Игорь Шурма был его заместителем по социальным вопросам. — Ред.), завоблздравом и так далее. Через них все финансовые потоки проходят — в этом фишка. У нас такая система финансирования здравоохранения. И менять ее никто не будет. Потому что кто же скажет: «Мне деньги не нужны, новый Lexus не нужен, я отдаю все вам, несчастные люди. Пожалуйста, пользуйтесь моими деньгами».

Г. А.: Насколько мне представляется обывательски, потоков там особенных-то нет. Какие потоки, если везде нет оборудования, мелкие операционные затраты. Суммы совершенно несопоставимые с масштабом реальной помощи населению. Я прав или не прав?

А. М.: Тут два нюанса. Есть общий бюджет медицины, который совсем грустный. Там, 3% ВВП. А есть бюджетные потоки, с которых кормятся, с которых существует медицина. Как работает государственная медицина? Это площадка в виде стационара, поликлиники, где государство берет на себя оплату эксплуатационных расходов: свет, вода… Тебе дают маленькую зарплату. Пациенту дают какое-то медикаментозное обеспечение (где-то лучше, где-то хуже, где-то вообще ничего) и возможность бесплатно пребывать на площадке. А дальше все — договаривайтесь между собой. И, в принципе, скажите об этом честно — многие вещи стали бы на свои места. Но никто честно не говорит. Кто-то скажет: «Как же так?!», и тут начинают все: «Что?! Как?! С тебя потребовали деньги на лекарства?! У нас все обеспечены всем!». Ложь. Безумная, бессмысленная.

Е. С.: Вы решили от этого уйти в частную практику?

А. М.: Я ушел потому, что считаю это единственным шансом для государства. Если государство, конечно, не придумает какую-то хрень, чтобы гайки затянуть. Харьков — самый отстающий в этом плане. У нас есть частные стационары.

Г. А.: Частные стационары общей практики или специализированные?

А. М.: Специализированные. Но полноценного стационара, многопрофильного, чтобы мог повторить по своим мощностям государственный, в Харькове нет. Есть в Киеве, Днепре, Одессе, причем некоторые частные клиники укомплектованы так, что государственным с ними не сравниться. Инвестиции вливаются в частную медицину. Никто ждать не будет. Это разговор двухлетней давности. Стоят инвесторы, ждут законодательных изменений, которые защитят вложенные деньги. Куда сейчас вкладывать? В казначейство? Этого никто делать не будет.

Г. А.: Это сразу транзитом в унитаз.

А. М.: До сих пор не прописано так законодательство, чтобы иметь долю в предприятии. Как все было советским, так и остается. А запрос у населения на качественную помощь — колоссальный, и его надо удовлетворять. А инвестор не ждет. Вот, пожалуйста, — я был в Одессе. У них открылась клиника, полностью «нафаршированная» техникой. Замкнутый цикл по кардиологии, онкологии, кардиохирургии. И они не единственные. Частный сегмент развивается семимильными шагами. Там полная оплата, потому что страховая медицина у нас еще не возникла, но это путь реальный и адекватный. У нас до сих пор государством не тарифицированы услуги. Вот, пожалуйста, зайдите, и прейскурант стоит. Среднерыночные цены — рынком регулируются, потому что сосед не может демпинговать, не может задирать. И дальше на каком-то этапе четко обозначится общественный запрос на страхование. И все, страхование придет туда. Более того, я наблюдаю за тенденцией по весомым частным стационарам — у них серьезный кадровый ценз. Допустим, в Одессе клинику открыли — они в Украине не нашли специалистов, выписали из Беларуси. Там зарплаты соответствующие, европейские. Это все официально. И не надо ничего скрывать от налоговой и притворяться девственницей, бессребреником. Что меня больше всего раздражает — лживость, которой пропитаны все слои общества. И не только чиновников, которые рассказывают, что у нас везде полное обеспечение, что у нас бесплатная медицина. Какая она, нахер, бесплатная? Где ты ее видел, падла, бесплатную?

Г. А.: (Смеется) Это мы не будем вырезать.

А. М.: Нихрена она не бесплатная и никогда такой не была. И не может. Это очень дорогой сегмент экономики. Но здесь-то все официально и по-честному. Я вам скажу, что и отношение общества другое, когда есть официальный прайс — я лечусь, я за это плачу, я имею право требовать качество.

Г. А.: Какая часть общества готова платить из своего кармана, не прикрываясь рассуждениями о бесплатной медицине?

А. М.: Думаю, что 80% населения готовы. Более того, 80% пользуются услугами частной медицины, а 20% — откровенные маргиналы, которые не могут себе позволить ничего. И не хотят, в силу убеждений или предубеждений.

Я не договорил по поводу врачей в частных клиниках. Они выписывают людей из ближайшей заграницы. Некоторые рассказывали, что все сотрудники, прежде чем оформиться, сдают онлайн-экзамен на иностранном языке. И настолько ценится профессионализм, настолько это привязано к качеству оказания услуги и к рейтингу, что я сделал вывод: мы движемся в сторону разделения. Просто будет две медицины: одна, где хорошо, и вторая — вся остальная. Даже в рамках страны. Теперь можно никуда не уезжать. Ты поднимаешь свой профессиональный уровень и можешь устроиться здесь, в частный стационар, где зарплата будет в десятки раз отличаться от государственной. И нормально живи себе, не надо ехать в Германию или Чехию. Возможно, у тебя даже будет больше зарплата. Мир меняется. Будет сепарация: одни — туда, другие — туда. Но если ты ничего не хочешь, то сиди и ной в ординаторской в захудалой больнице. Сейчас их еще переведут на самоокупаемость, и они начнут отмирать.

Е. С.: То есть вы за то, чтобы гражданское общество построило вертикаль, параллельную с государственной?

А. М.: Однозначно. Так и происходит.

Г. А. Можем мы сказать, что вы придерживаетесь умеренного оптимизма относительно вашей профессиональной сферы?

А. М.: Да.

Г. А.: Это произойдет быстрее или позже?

А. М.: Думаю, быстрее. Вижу позитивные сдвиги. У нас колоссальный дефицит адекватного менеджмента в государственном здравоохранении. Но это не означает, что, отправившись в свободное плавание, исчезнут адекватные менеджеры. Они, скорее всего, появятся, и какие-то государственные стационары останутся на плаву и даже будут процветать. Будет обязательная программа, гарантированная государством, как везде. Будет страховая часть, частные услуги. Почему нет — человек хочет получить сверх того, что ему предлагают, и он имеет на это право. Я так полагаю, что на каком-то этапе произойдет выравнивание — будет единое поле. Потому что частному стационару тоже неплохо получать государственное финансирование. Не в таком виде как сейчас, конечно.

Была забавная ситуация. Гройсман хвастался, что реформа работает. Мол, врач посмотрел за месяц полторы тысячи человек — заработал 16 тысяч гривен. Е-мое, «предел мечтаний». Я посчитал: полторы тысячи человек. Это сколько он должен посмотреть в день? Сколько у него выходных? Сколько он потратил на одного человека? Что же это за медицинская помощь? Безумие. Я с большим уважением отношусь к команде Минздрава — у меня там много знакомых. Но, мне кажется, их историческое предназначение — все развалить. Как я вижу, все идет к полному развалу, все должно развалиться и на пепелище должно вырасти что-то свежее, красивое, перспективное. Но никакой реорганизации в лучшее я не вижу. Все вроде бы логично, но… (показывает фигу).