Люди ЛГБТ-сообщества: кто они? История Анны Шарыгиной

Медиапроект «Накипело» начинает цикл историй о представителях ЛГБТ-сообщества Харькова. Они расскажут о своей жизни, работе, отношениях с близкими и о проблемах, с которыми сталкиваются из-за нетолерантности нашего общества.

Анна Шарыгина, активистка ЛГБТ-движения, координаторка Queer Home Харьков, призналась: боялась, что об ее ориентации узнают знакомые, что она может потерять работу, но самым унизительным оказалось убегать от нападающих на прайд в Киеве.

Анна, расскажите, кто Вы по профессии, чем занимаетесь?

По образованию я психолог, работала долгое время директоркой управления персоналом. Последние 10 лет занимала руководящие должности. Сейчас больше занимаюсь общественной деятельностью, потому что мне кажется, что здесь больше пространства для того, чтобы делать что-то действительно важное. Я работаю координаторкой Queer Home Харьков.

Что такое Queer Home?

Это комьюнити-центр для геев, лесбиянок, бисексуальных, трансгендерных, трансексуальных и квир-идентичных людей. Место, где люди общаются, узнают о правах человека, о том, как они реализованы и какие возможности для реализации есть. Мы здесь смотрим кино, обсуждаем его, дискутируем на разные актуальные темы. Это социальный центр, где твоя сексуальная ориентация и гендерная идентичность никого не смущает. Мы рады всем дружественно настроенным людям.

Как и кому Вы впервые признались, что лесбиянка?

За меня это сделал мой второй муж. Он позвонил моей маме и сказал: «Ваша дочка — лесбиянка! Приезжайте и лечите ее». Я открыта перед мамой, с папой мы почти не общаемся. Когда на нас напали в прошлом году на Киев Прайде, мама очень неожиданно меня поддержала. В этом году она, насмотревшись телевизора, стала верить в рассказы о том, что мы отрабатываем деньги. Но я говорю ей, что живу в съемной квартире, за которую не всегда есть возможность заплатить, и платит моя партнерша, я езжу на старой модели машины, где же тогда эти «отрабатываемые» деньги? Но она все равно не хочет слышать. Был камин-аут перед близкими друзьями, я их специально собрала, совершенно не имела понятия, что делать, но все рассказала. Помню, когда осталась у своей подружки ночевать, чувствовала напряжение, которое возникло между нами. Как будто если я лесбиянка, то обязательно буду домогаться ее. Это было странно и непонятно, мы же столько времени дружили. Сейчас для меня камин-аут — это дело принципа и политическая позиция.

Что предполагает открытость в нашем обществе?

По умолчанию, если у тебя никто ничего не спросил, то ты считаешься гетеросексуальным человеком. В случае с гомосексуалами каждый раз мы стоим перед выбором, говорить или не говорить о своей сексуальной ориентации, гендерной идентичности, уместно это или нет. Приведу пример. Приходит сантехник ко мне домой, я говорю, что надо починить кран. А он в ответ: «Что же ты своему мужику не скажешь, что кран надо починить?» И у меня возникает вопрос, что я должна ему ответить? Потому что мы обе девочки? Что я ему в данном случае должна ответить? Он же апеллирует, что у меня по умолчанию есть партнер, и это обязательно мужчина, потому что я женщина 38 лет с ребенком. Раньше я реагировала по-разному. Теперь говорю, как есть, потому что я живу в партнерстве с женщиной.

Что значит для ЛГБТ-людей камин-аут?

Мне кажется важно, чтобы сейчас люди говорили о своей сексуальной ориентации не как о предпочтениях в сексе, а как о образе жизни, таком же нормальном, как гетеросексуальный.

Расскажите о своей семье, о партнерке.

Я работала тогда психологом и привлекала ЛГБТ-людей к тому, чтобы получать психологическую поддержку в случае необходимости. Тогда я поучаствовала в одной из лекций в качестве экспертки, и там мы с Верой познакомились. Так как у Веры есть сестра-близнец, они были очень заметными. Я тогда познакомилась сразу с двадцатью молодыми, дерзкими девушками, они были очень общительные, приветливые. После этой лекции мы с Верочкой поехали в лесбийско-феминистский просветительский лагерь и начали вместе работать. Для меня очень важна эмоциональная, духовная близость. У нас все началось с того, что мы стали обсуждать совместные проекты, фантазировать, как будем делать общественную работу в Харькове, чтобы всем нам жилось более безопасно, спокойно и интересно. И постепенно случился роман, он был такой бурный, а потом она как-то раз приехала ночевать и осталась. Мы с Верой вместе уже 9 лет.

У вас есть сын, как он относится к Вашему выбору?

У моего сына немного выбора — он родился у такой мамы. Среди моих знакомых много девочек с детьми, и они постоянно задаются вопросом, как открыться перед ребенком. У меня такого вопроса нет, я никогда не скрывала свои отношения. Может, потому что у меня был гетеросексуальный опыт, и мне в голову никогда не приходило, что держать за руку или обнимать близкого, с кем живешь, — это нужно прятать от ребенка. Мы много с ним обсуждаем. Единственное, как мне кажется, от чего он страдает — это потенциальная гомофобия, которая буквально висит в воздухе. Потому что он никогда и никому не говорил про то, что я лесбиянка, или про то, что живу с Верой уже 9 лет. И я никогда ему не говорила, что лучше врать, но он знает это сам. Это именно то, что нельзя описать на вопрос, когда гетеросексуальные люди спрашивают: «А в чем вас дискриминируют?».

Мой сын с пяти лет знает, что про то, что мы с Верой пара, лучше не говорить. Он рассказал единственному, как он считал, очень близкому другу, про то, что мы живем с Верой в паре, про то, что у него есть мама, а у мамы партнерша, а не так, как в семье этого друга. Потом, когда они разругались, этот друг рассказал другому парню, а тот стал подшучивать, говорить, что он неполноценный, потому что растет в лесбийской семье. Богдан тогда плакал так горько-горько, и я не знала, что ему сказать, кроме того, что жизнь такая.

С чем приходится сталкиваться Вам как человеку, открыто заявляющему о своей ориентации?

Когда я начинала заниматься активизмом, соглашаться на интервью, я думала, что могу потерять работу, что узнают знакомые моих родителей или родители Веры. Но в прошлом году, когда я впервые стала заниматься Киев Прайдом, стала его директоркой, я поняла, что кроме всего прочего, это еще и опасно. Первый мой стресс и стеснение были связаны с физическим нападением и с тем, что я вынуждена была бежать. Это было настолько унизительно, я такого в своей жизни больше не помню. Эта опасность висит в воздухе, окружает меня, но я отказываюсь в нее верить.  Некоторые коллеги говорят, что мне нужно на курсы самообороны, учиться постоять за себя, но я против насилия. Что я буду за активистка, которая говорит о возможностях мирного разрешения, о правах человека, если я буду сама проявлять физическую агрессию и насилие? Я драться не готова. Я могу аргументировать, говорить. Я легко пугаюсь, из-за этого мне, наверное, легко удается говорить, что я очень чувствую, насколько сильно общество давит на ЛГБТ-людей. И я не хочу это потерять. Я хочу сохранить это чувство, чтобы понять, когда наконец ЛГБТ-люди в Украине смогут жить в комфорте и безопасности.