Bob Basset: «Я созидаю ― мир реагирует»

С ним сотрудничал дом моды Givenchy, кожаные маски его производства выставлялись в Париже, Сеуле, Пекине, Гонконге, Нью-Йорке, в них снимаются в звезды типа Slipknot и Avril Lavin, Metallica. Речь идет о Bob Basset — харьковчанине Сергее Петрове. Он большой, добрый, открытый, ироничный и больше похож на артхаусного домового, чем на избалованную вниманием «звезду». Разговор с Сережей начался за чашкой кофе.

Несколько лет назад мне позвонили из газеты «Вести» и предложили поговорить, ― вспоминает он. — Тогда еще о нас почти не писали, я обрадовался. А потом решил посмотреть, что же это за газета. Пошел, купил, разворачиваю ― а там на первой странице фото какой-то «расчлененки» и заголовок ужасный, что-то вроде: «Сенсация! Бабушка разрубила топором внука». Аааа! Я подумал, что не хочу рядом с этой «сенсацией» находиться. Так что я немного осторожничаю с прессой.

Сережа, есть подозрение, что все твои интервью начинаются примерно одинаково: все просят рассказать, откуда все взялось и как ты дошел до жизни такой? Что, с твоей точки зрения, вообще Bob Basset? Кто он?

О, Bob Basset — это, опять же, мысль последнего года… Bob Basset ― это первый осознанный техноромантик.

Это очень емкое определение. Можно поподробнее об этом?

Этот термин все еще находится для меня в стадии формулирования, и последний год я как раз пытаюсь это сделать, в том числе и в публичных выступлениях. Смысл заключается в том, что человечество на протяжении всего своего развития испытывало чувство фетишизации, если можно так выразиться, по отношению к технике. Мы можем говорить об очень ранних периодах, те же древние греки со своими механическими конструкциями… Да что говорить, если, например, на секунду вдруг принять теорию существования Создателя ― он был еще тот фетишист с точки зрения техники! Потому что все эти кузнечики, крабы, все остальное ― это же все такая фантастическая механика, все это как-то друг за дружку цепляется, двигается… Гидравлические машины пауков, они тоже по-своему прекрасны.

И все это существовало всегда. Но с 90-х годов XX века началась волна популярности так называемого стимпанка, который родился, собственно, на фоне киберпанка, после чего стало появляться большое количество всяких разночтений: клокпанк, киберпанк… Я даже боюсь себе представить, что там еще напридумывали. Я читал как-то большой список «панков»… И подумал, что на самом деле это плод фантазии людей, стремящихся к догматизму. А любая культура, которая подверглась догматическому определению, становится на путь очень быстрого вымирания. Ни древних греков, ни Леонардо да Винчи, ни Жюля Верна мы не можем назвать поклонниками стимпанка, они и слова-то такого не знали. Но я считаю, что все это было частными случаями техноромантизма. Фактически это явление в искусстве, которое объединяет, грубо говоря, фетишизацию технологи и механики. Придумали мы этот термин мы год эдак в 2009-м…

Да, вот как он родился?

Из многочисленных вопросов уже тогда были: «А чем вы занимаетесь?». «Ой, а вы, наверное, гуру стимпанка?» ― была такая потрясающая формулировка, которая выводила меня в легкий нервный тик. Нет. Просто именно техноромантизм позволяет воспевать технологии, плоды человеческого труда, способности и возможности преобразования окружающей нас материи. Bob Basset ― это первый человек, который заявляет, что вы занимаетесь техноромантизмом. А таких людей миллионы сейчас, просто они еще не сформулировали это. В чем прелесть техноромантизма, в отличие от любого техновоспевательного процесса? У тебя нет догматического правилоопределения.

То есть ты безграничен?

Да. Ты абсолютно свободен! Ты можешь сочетать анималистику с орнаменталистикой, встраивать все это в механические машины, пароходы с электричеством… с молниями… Ты свободен.

Почему тогда маски? Почему кожа? Почему так?

О, вообще очень простой вопрос, ответ банальный, дальше некуда ― с кожей стало лучше всего получаться. Ну, и с железками же, и с камнями были прекрасные работы. Но человек же ― тварь ленивая. Кожа ― это тот материал, который я чувствую вплоть до каких-то коллагеновых волокон. Я знаю, почему, как и что с ним произойдет. Понимая историю выделки, я могу предсказать, как будет выглядеть готовый предмет. И страшно этим горжусь, если честно.

Маски… Маски тоже по двум банальным причинам. Первая заключается в том, что маска является центральным образотворческим концептом. Это позволяет создать какой-то предмет, который цепляет за собой все ― одна маска способна создать целый мир. Потому что с кем бы мы ни общались, с кем бы ни начинали говорить, сначала мы ищем себе подобное. Так голова наша устроена. Какая бы бесформенная куча всего ни была, вот это мы назначаем глазами, вот это ― ртом, и с ним общаемся. А второе ― она очень хорошо влезает в почтовую коробку. В отличие от трехметровых крыльев, каких-то игрушек… Да, просто удачно стеклись два фронт-фактора, и поэтому маски.

Что для тебя популярность? Когда ты осознал, что стал популярным? Ты, грубо говоря, проснулся знаменитым, или как это было? Что тебе это дает?

Нет, нет, я не популярный. Этого нет. Иногда, очень редко, узнают люди на улицах. Иногда рассказывают: «Вы делаете удивительные вещи, спасибо вам большое». Но таких историй было всего с десяток, наверное. А, ну и еще классическое «все, что мы ни делаем, мы делаем для того, чтобы наши дети гордились нами». Вот это для меня ― постфактум моей популярности. Всего остального, что мы можем представлять как популярность, со мной не произошло.

То есть всю эту работу с Givenchy ты не воспринимаешь как популярность?

Нет, ну что это… После работы с Givenchy мной заинтересовалась украинская пресса. Все! Единственное что ― я стал давать интервью в Украине. До этого было вообще никак, молчание. «Сумасшедший, что вы делаете…» Я ходил, как дурак, обвешанный своими предметами, по каким-то большим кабинетам, раскладывал, показывал: «Смотрите, мы делаем такие удивительные вещи!» Мне говорили: «Мда? Ээээ… А шо у вас есть за 10 долларов?»

Фактически ты в городе был невидимкой?

Я был сумасшедшим. Нет, не невидимкой, я ж пытался, честно.

Если говорить о твоем взаимодействии с городом, то есть с Харьковом?

С Харьковом? Ой, спасибо большое Харькову ― ничем не мешает. Я очень благодарен городу за это. Если кто-то это услышит ― спасибо большое, что ни разу не помешали.

Меня в свое время потрясло… В 2014-м году я, зная тебя, как, пожалуй, эталон пацифизма, миролюбия и толерантности, увидела на площади ― немножко с растерянным лицом, но, тем не менее, пришедшим туда. Что побудило тебя к этому?

Ой, ну мне страшно было. Что еще могло быть… Страшно было в первую очередь за тех близких, которые там находятся. Страшно за своих детей. Я, к своему ужасу, осознавал, что мое участие ― мои действия, перепощивание, изготовление каких-то предметов, связанных со всей этой историей ― это капля в море. Я понимал, что, к сожалению, я не нобелевский лауреат, я не могу выйти на площадь ― и толпа шевельнется от меня в сторону, нет. Максимум, что я могу сделать ― занять «свой квадратный метр», и все. Меня побудил страх. Я очень боялся. А еще я появлялся далеко не всегда, только в те дни, когда или по моим ощущениям, или по моей информации (у меня было некоторое количество друзей детства находились со стороны пророссийских граждан) могло быть плохо. И единственной моей мыслью было ― я думал, что мое знакомство с людьми «с той стороны» поможет мне спасти какое-то количество ребят, которых я могу хотя бы вот так руками обнять. Ну и мне было бы очень сложно объяснить своим детям, что я делал в эти дни. Если бы меня вдруг спросили: «Что ты делал?» Ну, что мы делали… Ну, мы ходили на эту площадь, стояли там… Я ни с кем не дрался, честно скажу. Один раз я увел нескольких девочек, когда толпа находила. Ничего больше я не сделал, честно.

Ну и мне было бы очень сложно объяснить своим детям, что я делал в эти дни. Если бы меня вдруг спросили: «Что ты делал?» Ну, что мы делали… Ну, мы ходили на эту площадь, стояли там… Я ни с кем не дрался, честно скажу. Один раз я увел нескольких девочек, когда толпа находила. Ничего больше я не сделал, честно.

Скажи, пожалуйста, повлияло ли как-то все, что произошло за эти три года, на твое творчество?

Повлияло. В тот момент, когда не выбрали Авакова в Харькове как мэра, я осознал, что выборов в этой стране больше не будет. То есть все эти байки о том, что кто-то кого-то будет выбирать, закончились, все. Я понял, что выборы закончились. Я знаю, что такое выборные технологии, знаю изнутри, и я понимал, что если так не выбрали Авакова, то больше в этой стране никогда никого по нормальному не выберут. У меня появилось состояние полного отчаяния, такой болотной безнадеги по поводу того, что у этой страны есть хоть какие-то шансы.

И поэтому революция 13-14-х годов зародила во мне ощущение, и оно еще, слава богу, во мне есть, несмотря на все ужасы, которые у нас сейчас происходят во власти и во всем остальном… Что все не безвозвратно потеряно, что у нас еще есть шанс построить общество, в котором будут жить счастливые люди и заниматься своим любимым делом. А не нами будут править какие-то быдлогиббоны, которые своими порядками и ценностями будут нас окружать и насаждать. У меня появилась какая-то надежда, и она до сих пор со мной. И появилось то, чего бы я никогда в жизни не хотел, чтоб у меня было ― я действительно начал бояться войны. Но при этом есть надежда, что мы живем в обществе, где много светлых и прекрасных людей, что мы действительно можем что-то сделать.

Каким образом твои идеи этой глобальной свободы ты видишь в дальнейшем? Каково твое будущее взаимодействие с миром?

О, мое взаимодействие с миром… Знаешь, пусть так: я созидаю ― мир реагирует. Как-то так. Единственное, что мы можем ― создавать, делать… В общем, буду создавать, пока будет для этого физическая возможность. Очень просто. А там уже посмотрим, как на это мир отреагирует.