В предыдущей статье «Об австрийце-харьковце ― композиторе, пианисте и учителе С. Прокофьева» мы с вами узнали, кто такой Александр Адольфович Винклер и почему жителям нашего города стоит гордиться им.

Сегодня же давайте продолжим знакомиться с нашим великим земляком. Сделать это мы можем благодаря дневникам и мемуарам его великого ученика Сергея Сергеевича Прокофьева, который, несмотря на негативные корректировки советской цензуры, очень часто вспоминал своего учителя с огромной теплотой.

С 1904 по 1914 год Прокофьев учился в Петербургской консерватории, где, как мы знаем, преподавал и А. А. Винклер.

В письме Прокофьева отцу 5 апреля 1905 года находим весьма интересное описание квартиры, где жил музыкальный педагог.

К большому сожалению, сейчас уже нет ничего из того, что когда-то впечатлило будущего композитора. Не осталось старинных резных дверей парадного с изящными бронзовыми ручками. Нет более и ажурных чугунных ворот и металлических козырьков над подъездами некогда фешенебельного дома. После перестроек и ремонтов окна и двери лишились почти всех своих декоративных украшений. Переделки же внутренних помещений дома № 28/141 безжалостно изменили первоначальную планировку так называемых «барских» квартир, ставших после 1917 года коммунальными. Интерьеры здания, поразившие некогда молодого пианиста, к сожалению, не уцелели…
Вот как выглядит сейчас дом в Санкт-Петербурге, где обитал наш великий земляк.

К Винклеру на дом юный Прокофьев приходил заниматься 2 раза в неделю. В начале сентября 1905 года Сергей Сергеевич воспоминает:

«Возвращаясь домой и идя мимо подъезда Винклера, справился, приехал ли он с дачи, ― сказали, что приехал сегодня.

На другой день пошел к нему. Звоню. Говорят, что вышел в магазин и с минуты на минуту ждут его возвращения. Действительно, через две-три минуты является сам Винклер. На мой поклон он ответил очень холодно «здравствуйте», но затем, узнав меня и воскликнув «ах, это вы!», сделался очень любезным, провел меня в гостиную и усадил в кресло. Извинившись, что беспокою его, я сказал, что пришел к нему с просьбой посоветовать мне: так как Римский Корсаков, Лядов и Глазунов ушли из консерватории, то я буду у них заниматься или частным образом с другими учениками, или, может, они откроют музыкальные курсы, а в консерватории я хочу перейти на специальное фортепьяно. Винклер сказал, что на специальном фортепьяно придется гораздо больше работать и т. д. Я ему ответил, что еще с прошлого года хотел иметь две специальности, но, боясь, что будет трудно, поступил на одну гармонию; это оказалось довольно легко, и теперь я еще хочу на специальное фортепьяно. Потом я сказал, что, если можно, то я бы остался у него».

Винклер ответил:

После разговора с Александром Адольфовичем Прокофьев поехал к Анатолию Константиновичу Лядову.

После сдачи экзамена по специальному фортепиано преподаватель подошел к своему юному ученику и честно сказал:

«― Ваши уроки будут по средам и субботам в десять часов утра. Не приносите пьес на урок: первое время мы займемся техникой, что бы сделать ваши пальцы более сильными. Сначала будет немного скучновато, но что делать!»

Первое занятие будущий великий композитор также запомнил.

А вот еще одна небезынтересная характеристика, данная Александру Адольфовичу:

«Совсем другого рода был Винклер: хороший музыкант, сам композитор, сочинения которого печатались в издательстве Беляева, он был не талантлив, но добросовестен и благожелателен».

Ясное дело, что между учителем и учеником случались конфликты.

В ноябре 1905 года мать Прокофьева, Мария Григорьевна (урождённая Житкова), попала на концерт. В своем письме мужу она напишет:

С 1907 года Сергей стал вести дневник. В его записях находим следующее:

«10 сентября 1907 года.
Сегодня начались занятия в Консерватории. Т. е. они фактически не начались, но так, все собрались, пошумели, друг с другом повидались ― и то хорошо. Лядов вывесил аншлаг, что просит всех господ теоретиков собраться через неделю, семнадцатого, а Римский, говорят, начнёт после двадцатого; положим, это никого не удивляет и вполне в духе этих профессоров. Винклер же аккуратен до подлости и сегодня уже пришёл; я скорее спрятался».

«10 октября 1907 года.

У Лядова пишем тройной контрапункт; лучше других пока у Захарова. Элькана, меня: Асафьев не ходит, Мясковский болен, хуже у Канкаровича и отчасти у Саминского. А Винклер последний раз очень меня расхвалил за gis-moll'ную фугу Баха. Ни разу не остановил и всё время говорил «хорошо, очень хорошо», чего я ни разу от него за мою долгую жизнь не слыхал.

хорошо трельный As-dur Черни, которым кончился экзамен и за который находившиеся здесь в конференц-зале экзаменующиеся и слушатели стали аплодировать, чего вовсе не полагается. Вообще мой экзамен сошёл очень хорошо, Винклер сиял, наш класс отличился (Буракинская 4,5; Троицкая 5, хотя играла хуже меня и сама говорит, что «если мне поставят 5, то Прокофьеву надо 6,5!»). Очевидно, у меня есть способности к роялю, потому что эту зиму за неимением времени, я играл ужасно мало, настолько мало, что даже как-то нет присутствия духа выразить это более или менее точной цифрой. Винклеру я говорю, что играю два часа («мало, мало!..»), но редкий день выпадает полный час, а очень часто и совсем не приходится. Конечно, я сюда не включаю то, что я играю не для него, например, сочиняю, читаю ноты и прочее. Теперь двадцать пятого предстоит публичный экзамен, который, судя по вещам, которые будут играть, должен сойти ещё лучше этого. Тогда мне, например, и к Есиповой дорога открыта, но мне, право, у Винклера так тепло, и жаль было бы расставаться».

«28 апреля 1908.
В пятницу сдал публичный экзамен по роялю. Сошёл очень хорошо. Конкурсный этюд Кесслера f-moll, который никто не мог сыграть по-человечески, сошёл хорошо, Есипова, его выбравшая, слушала с удовольствием и всё время кивала в такт головой. Фуга Баха (C-moll, второй том) сошла, по словам Винклера,безукоризненно и, наконец, Traumenswirren Шумана тоже чисто и скоро, и выразительная середина. Одним словом, мне поставили 5 (Винклер сияет), подобная отметка была ещё только у какой-то Дубяго».

«25 сентября 1908
Сегодня мы вернулись в Питер. Был в Консерватории. Перво-наперво встретил Иванову, ученицу Винклера.
― Поздравляю вас с профессором, ― говорит.
Оказывается, что Александра Адольфовича произвели в профессора. Мы все этому сильно обрадовались».

«1 октября 1908
Захаров встретил меня очень радостно, а Саминского ещё больше не люблю и уже начинаю с ним ссориться. К Винклеру поступил новый ученик, Володя Дешевов. С ним мы познакомились уже года два и изредка встречались в концертах. Он продолжает жить в Царском и четыре раза в неделю приезжает в Консерваторию. Винклер сказал ему, указывая на меня:
― Вот у кого поучитесь читать ноты, господин Прокофьев прекрасно читает ноты.
А Мясковский рассказывал, что, когда он в классе стал играть с-moll'ную фугу. Винклер спросил:
― А вы слышали, как её на экзамене играл господин Прокофьев? Так и играйте, это была идеально сыгранная фуга».

«25 октября 1908
Винклеру, который вообще очень доволен мной, я собирался показать свои пьески, как вдруг он на уроке обратился ко мне:
― Мне Медем говорил, что вы будете исполнять свои вещи... так, пожалуйста, предварительно покажите их мне. Кроме того, мне вообще очень интересно посмотреть ваши сочинения.
В четверг принесу на урок.»

В самом конце декабря того же 1908 года Прокофьев испросил разрешения у учителей в консерватории на исполнение своих пьес. Реакция была достаточно равнодушной, кроме Винклера.

В то же время у юного музыканта появляется желание уйти от своего преподавателя в класс к Анне Николаевне Есиповой.

«7 декабря 1908
Пока я был у Винклера на младшем курсе, я был вполне доволен им, он очень хорошо учил меня гаммам и этюдам. Но теперь, перейдя на высший курс, на художественный, я им не удовлетворён. У меня вообще страсть двигаться вперёд, я вообще люблю общество тех, кто стоит в чём-либо выше меня, у кого я поучаюсь; но когда я догоняю, то это общество становится мне уже менее интересно. Когда я прихожу теперь в класс Винклера, он мне ничего нового не даёт. Все его указания я либо знаю, либо забыл о них! пока учил свою вещь. Что же я буду у него сидеть ещё два-три года и ничего нового не получать, тогда как я чувствую у себя большие способности к роялю и собираюсь быть хорошим пианистом?

Да и все же советуют идти к Есиповой. Кажется, только один папа против. Кроме того, Винклера жаль. На это Мясковский возражает:
― Когда вы идёте к цели, то нечего смотреть, через какие трудности приходится ступать.
Вероятно, весной или осенью перейду к ней».

Во многом на уход Прокофьева от Винклера повлияли и сами преподаватели консерватории.
Однако, насколько был нелегок разрыв для обоих, лучше всего нам расскажет сам Сергей Сергеевич.

«4 июня 1909
Что касается до моего фортепиано, то случилось важное событие: я перешёл от Винклера к Есиповой. Когда осенью я приехал в Петербург, я был твёрдо уверен, что буду продолжать у Винклера и кончу у него Консерваторию. Но тут все, решительно все, стали мне задавать вопросы: вы переходите к Есиповой? Почему вы у Винклера? Переходите.

Он вам ничего больше не даст! Он из вас не сделает виртуоза, и т. д. Я защищал Винклера, но на его уроках начал мало-помалу разубеждаться в нём. Прежде, на младшем курсе, я чувствовал неизмеримую разницу между ним и мною; теперь я не чувствовал разницы, ничего нового от него не слыхал и видел, что он постоянно повторяется и ничего интересного не даёт. Я стал иногда оспаривать его, защищать свои мнения, часто достигал своего, иногда сам показывал ему оттенки ― одним словом, наши отношения мало походили на отношения профессора и ученика.

Класс только удивлялся, как это мне удаётся таким образом ладить с Винклером. К декабрю я окончательно решил покинуть Винклера, правда, после долгих и временами неприятных колебаний. Однако сделать это решил весной и, когда весна наступила, поручил Захарову начать с Есиповой переговоры. Меня много пугали, что она меня не возьмёт, попасть к ней трудно, она очень капризна и т. д. Хорошо, если согласится послушать, а если и выслушает и ей понравится, то не сразу скажет, что берёт, а скажет, что «подумаю», отложит до осени и, если будет осенью место, то только тогда возьмёт. Я очень боялся остаться между двух стульев: уйти от Винклера и не попасть к Есиповой. Для демонстрации приготовил я Токкату Шумана, которую с успехом сыграл без неё на ученическом вечере. Захаров долго не решался с ней поговорить, но, наконец, в один прекрасный апрельский день заговорил, что, мол, вот, мой товарищ Прокофьев, ученик Винклера, уж давно мечтает попасть к вам в класс и очень просит его послушать. Есипова ответила:

Затем несколько дней я не видал Глазунова. Наконец я не вытерпел, сыскал его и допросил:
― Нет, я с ним не говорил, ― ответил Глазунов. ― Знаете, мне, как директору,
неловко... как будто приказание... вы лучше сами уж как-нибудь... попробуйте...

Делать нечего. Я решил, что вопрос Винклеру надо будет поставить как можно проще, как будто это ― самое обыкновенное дело, будто иначе и быть не может. Со спокойствием, почти весёлым видом, я подошёл к Винклеру.
― Александр Адольфович, я у вас прошёл низший курс, перешёл на высший, дозвольте теперь покинуть вас... поблагодарить... и перейти в класс профессора Есиповой.

В дальнейшем в своей автобиографии Сергей Сергеевич достаточно честно описал контраст между своими учителями ― «из ласковых объятий Винклера в когти Есиповой». Прокофьев сохранил добрую память о своем благородном и трудолюбивом педагоге.

«11 октября 1909
Но о Винклере память всё же свята. И в память прежних добрых лет, я летом сочинил специально для него четыре фортепианных этюда и посвятил их ему, «глубокоуважаемому учителю». Позавчера я их поднёс Винклеру ― надо будет завтра «случайно» встретить в Консерватории и узнать, как они ему понравились. Мясковский нашёл в них большой успех и шаг вперёд. Я лично нахожу, что они несколько необтёсаны, как первый опыт этого рода, но всё же удачней, чем я думал, начиная их сочинять».

Реакции Александра Адольфовича на эти фортепианные этюды, посвященные ему, была весьма показательна.

Как мы знаем, в многочисленных изданиях советского периода, посвященных С. С. Прокофьеву, снимков Александра Адольфовича нет.

Однако уже в книге 2009 года авторства Вишневецкого И. «Сергей Прокофьев» размещена поистине уникальная фотография.

Прокофьев с бывшим директором консерватории Александром Глазуновым (слева от Прокофьева) и бывшим профессором фортепиано Александром Винклером (справа). Альпы, 1930-е гг. (РГАЛИ)

Пускай наш с вами земляк Александр Адольфович Винклер был не столь гениален и талантлив, как Прокофьев. Но кто знает, как засияла бы звезда Сергея Сергеевича на мировом небосклоне, не вложи Винклер в своего любимого ученика, которым он так гордился, столько сил и труда...