Периодически гуляя по улице Конторской, люблю я остановиться у одного здания.
С каждым годом постройка кондитерской фабрики Д. К. Кромского ветшает и, судя по всему, рано или поздно будет снесена по причине аварийности.
А ведь именно это предприятие было основным конкурентом Жоржа Бормана.

Производилась там прекрасная продукция, фабрика имела представительства во многих городах... А самое, пожалуй, главное, было оно нашим, слобожанским. Но кто сейчас помнит в Харькове основателя фабрики Дмитрия Кромского и ее последующих владельцев, братьев Романенко?

Практически отовсюду слышно лишь одно ― Жорж Борман! Следует сказать, что, если рассмотреть деятельность других крупнейших кондитерских компаний империи, а именно Абрикосова, Эйнем, Сиу, можно прийти к выводу, что никакого «феномена Бормана» в сладкой промышленности не было.

Прекрасные жестяные коробки были у всех. Шикарно оформленные магазины и витрины были у всех. Машины с символикой были у всех. Знаменитые художники, оформляющие этикетки, были у всех. Благотворительностью также занимались активно все представители «сладких» компаний.
Таким образом, предприятие Жоржа Бормана никак не выделялось и даже во многом проигрывало своим основным конкурентам. Однако была пара существенных моментов.
Во-первых, Борман был единственным из всех четырех, кто держал фабрику и фирменные магазины в нашем городе. А во-вторых, его кондитерские изделия были дешевле и потому пользовались крайней популярностью у населения. Причем разница была настолько большой, что именно шоколад Бормана можно встретить во многих литературных произведениях конца XIX ― начала ХХ века.

Об истории фабрики на улице Конторской и харьковских мифах, связанных с Борманом, я как-нибудь еще напишу. Сегодня же я желал бы косвенно затронуть именно тему литературы. Вот, например, книга Ивана Афанасьевича Кущевского (1847—1876 гг.) «Маленькие рассказы: Очерки, картинки и легкие наброски» (Санкт-Петербург, А.Ф. Базунов, 1875 г.), рассказ «Перед золотым тельцом»:

«― Шеколаду бы ...О-о-охъ! О-о-о!
Полковник метался на диване, по возможности стараясь повертывать лицо к стене, так как не надеялся удержаться от смеха.

― У нас есть, дяденька, тертый ванильный шеколад от Бормана, семьдесят пять копеек за фунт... Прикажите сварить, дяденька? ― ныла Ольга Петровна.
― Пожалуй... О-о-охъ! О-о-о!»

Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881—1925 гг), сборник рассказов «Кипящий котел», (Константинополь 1922 г.).

И так далее. Действительно, подобных упоминаний в литературе немало.

Сейчас стремительно приближаются новогодние и рождественские праздники. Городские улицы, витрины магазинов, скверы и площади обретают нарядный вид, мерцающие огни гирлянд придают всему этому некий ореол сказки и волшебства. Естественно. более всего рады происходящему дети. На взрослых же ложатся все хлопоты по подготовке.
В 1885 году в Петербурге был издан прекрасный сборник юмористических рассказов крайне  известного в то время писателя Николая Александровича Лейкина «Цветы лазоревые». Будучи талантливым писателем, Лейкин мастерски воссоздавал в своих произведениях сценки из купеческого и мещанского быта. В советское время произведения Лейкина были забыты и практически не переиздавались.

Действие рассказа под названием «В кондитерской» из вышеупомянутого сборника происходит в питерской кондитерской Жоржа Бормана. Несмотря на то, что в нашем городе бормановские магазины появились значительно позже, именно этим рассказом мне хотелось бы поделиться сегодня. Он прекрасно передает предновогоднее настроение, царившую тогда атмосферу и точно описывает нравы того времени. Да и подобных рассказов о харьковских кондитерских я, увы, не встречал.

«Время — перед  праздниками. Рождество на дворе. В Гостином дворе толпы. Игрушечные лавки осаждаются приступом. Кондитерские битком набиты.
В кондитерскую Жоржа Бормана на Невском вваливается купец в енотовой шубе. Откинув  воротник, поднятый кибиткой, купец обчистил бороду и усы от ледяных сосулек и стал озираться по сторонам, стараясь протискаться между покупателями к прилавку.

— Кириллу Максимычу! ― раздалось над его ухом.

Купец в єноте обернулся и увидал другого купца, молодого, с усиками и в шинели на собольих  лапках.

—А! Сеничка! Живая душа на костылях! Какими судьбами?
— Тем же манером, как и вы, Кирилла Максимыч. Сел  у Глазова моста на желтоглазого и говорю: вези за двугривенный к Борману на Невский.
— Да ведь ты новожен и без приплода, так зачем же тебе елочное удовольствие?
― Новоженам-то, Кирилла Максимыч, к Борману и ездить.
— Или свою собственную законницу елкой потешить  хочешь?
― Совсем не тот калинкор-с. Мы к Борману ездим на манер как в аптеку-с. Лечебный фураж  для супруги возьмем, и сим снарядом ее пользуем. Я насчет  шоколада-с...
— Это в каких же смыслах?
― А чтобы оным предметом ее откармливать и в тело вогнать. В пансионе ее уж очень заморили, ну, вот мы и стараемся, чтобы на купеческий манер раскормить. Я, ведь, Кирилла Максимыч, взял  образованную. Она у меня и при фортепьянной игре, и при французском языке. Даже стихи французские читают и гимнастику знают-с. Пение всякое по нотам могут. Ей Богу-с... ― рассказывал молодой купец в собольих  лапках. — Конечно-с, вся эта образованная эмблема для мужа очень приятна, потому завсегда и перед гостями похвастаться есть чем, но зато от науки этой самой телу большой ущерб вышел. Заморили уж очень в науке-то.
— Зачем же такую брал? ― спросил купец в еноте.— Ведь на то глаза во лбу.
― Образование ихнее уж очень прельстило. Вообразите — по-французски стихи так и садят, по нотам всякие цыганские песни поют и сами себе на фортупьяне канканируют. Всякому лестно.
— Что же тут лестного, коли в теле изъян.
― Изъяну, Кирилла Максимычь, в них  никакого. Только одно — тощи они очень. Судите сами: эдакую науку в пансионе выдержать! Семь учителей из академий наук их обучали. Кормежка была плохая... Ну, и вышли они оттелева девицей во всей своей телесной тонкости и на офицерский вкус...
— Купец, а на офицерском вкусе женился! ― подмигнул купец  в еноте.
― Позвольте -с... Они хоть и на офицерский вкус, а с хорошим  купеческим приданым. У нас, Кирилла Максимыч, губа-то не дура. И с образованием, и при хорошем купеческом приданом! Только  телесности не хватает, купеческого вида нет; но купеческий вид  мы им в полгода дадим. И вот для этого-то сюда за щиколадом и ездим, ― прибавил  молодой купец.
— Толокном надо раскармливать, а не щиколадом, ― сказал купец в еноте.
― Толокно, Кирилла Максимычъ, только брюхо толстит, а для всего тела круглоты не дает. Поверьте совести... Это мне лекаря и коновалы сказывали. Коновалы в этих смыслах даже лучше ученых докторов знают. Вот овсяный кисель — дело другое... Но овсяный кисель, опять- таки, краски не дает. От него тело нагулять можно, но яркости в лице нет, а щиколад бормановский и телу круглоту придает, и лик румянцем подкрашивает. Изволили видеть борманские портреты одной дамы?

Купец вытащил из кармана две  хромолитографированные картинки, прилагаемые к шоколаду Бормана, с изображением на одной тощей, как селедка, женщины и на другой — толстой и круглой, как тыква, женщины.

— Вот сия дама до откормления оной щиколадом в таких тощих смыслах была, а на сей карточке оная же дама уже после откормления щиколадом. Изволите видеть, какой карамболь неожиданный с дамой-то вышел! Пуда три весу прибыло. Хоть сейчас в балагане показывать...
— Да ведь это, может быть, все наврано, ― усомнился купец в еноте.
― Амфилоха Степаныча изволите знавать?
— Еще бы... Наш же ярославский. Четырнадцать верст от нас.
― Ну, так вот в таких же смыслах свою законную бормановским щиколадом раздобрил .
— Неужто и ты будешь под этот же калибер свою законницу подгонять?
― Нет, уж это-то зачем же-с. Нам таких фокусов не требуется, чтобы поднос с чашками могли на груди ставить. А мы добьем до половины этого калибра, как на наш вкус требуется, да и забастуем.
— Каждый день кормишь?
― Каждый день по три раза. Утром, вечером и в обед.
— И охотно она у тебя жует?

Фото Ивана Пономаренко

― Спервоначалу было принялась в  охотку, потому, из пансионской-то жизни им было в диво, да женское сословие и вообще всякую сладость любит, ну, а потом отставать начала. А я все кормлю да кормлю. Теперь уж претить  им стало, а я насильно... Даже строгость легкую пустил. Плачут, а при строгости кушают.  Уж теперь об щиколаде и слышать не могут без содроганиев чувств.
— Смотри, не сбежала бы от такой пищи... ― сказал купец в еноте.
― Зачем  сбежать-с! Ведь они меня любят сердечно и им даже самим лестно своим купеческим видом мужу угодить.
— Польза-то есть ли?
― В теле  началась уже значительная подгонка, а из лица пока еще не очень заметно, хотя уже румянец показался. Думал, не надувает ли, шельма, не подкрашивается ли... Потер белой суконкой — краски не сдала. Да ведь тут, Кирилла Максимычъ, год кормить надо, а я только с Катеринина дня пользовать ее начал.
— Сколько мучениев-то ей еще придется перенести!
― Ничего не поделаешь, Кирилла Максимычъ. Супруг велит, так надо слушаться. А вы сюда тоже за щиколадом  изволили пожаловать?
— Мне-то зачем? У меня моя собственная и так на полуторную пролетку не усаживается. Нынче заказал новую двухместную.
― И без щиколада?
— Без щиколада. А я вот зашел сюда ребятишкам елочной сладости купить. Нельзя, брат, нынче без елки. Такая модель вышла, что хоть волком вой, а елку ребятишкам подай! ― вздохнул купец в еноте, продвинулся к прилавку и сказал:
— Конфеточек бы нам разных с висюлечками фунтика три. Только вы отпустите таких, чтоб животы у ребят не разболелись. А то, ведь нынче, говорят, в конфеты-то купорос и серу для цвета подмешивают. Так уж пожалуйста — без купороса и без серы».

Прошли годы. Все так же в предпраздничное время в кондитерских магазинах царит суматоха. «Поднос с чашками на груди» для некоторых купцов по-прежнему является символом красоты, а волшебные свойства «щиколада», пусть и не бормановского, известны каждой женщине. Слава Богу, что хоть в конфеты купорос и серу для цвета не подмешивают.