Далекий август—сентябрь 1943 года. Наш город освобожден, мир и покой постепенно возвращаются в него.

Вот как об этом в своих мемуарах вспоминает известнейшая харьковчанка Людмила Марковна Гурченко, пережившая немецкую оккупацию:

«В августе акация не цветет, но второе освобождение Харькова у меня почему-то связано с вкусом и запахом акации. Отовсюду жители несли солдатам большие букеты розовой и белой акации. В Харькове ее очень много. Она сладкая, особенно разовая. Я знаю. Когда хотелось есть, прекрасно «шла» и акация. Солнце и запах акации стояли над нашим освобожденным городом. Мне посчастливилось доехать на танке аж до площади Тевелева, прямо на пушке! Теперь уже никогда не будет комендантского часа, не будут никого казнить, люди перестанут бояться друг друга, теперь погнали немцев! И я скоро пойду в школу и буду учиться! А главное — теперь мой папа сможет нам наконец-то прислать письмо. Ведь теперь вся страна будет знать, что Харьков освобожден! 1 сентября 1943 года я пошла в школу. Ровно за неделю школу почистили, помыли, сформировали классы. Парт не было, досок не было, книжек и тетрадей не было, мела не было, а учеба началась!»

Жуткие зверства фашистов увиденные воочию  маленькою Людмилой (к моменту освобождения ей было всего 7 лет) навсегда остались в ее детской  памяти:

«"Вторые немцы" придумывали все новые и новые жестокие расправы. Мало-мальски  подозрительных вешали прямо на балконах! Лютовали полицаи. Особенно те, что вернулись в город со «вторыми немцами». И немцы любовались, когда полицаи расстреливали своих же. Теперь начались облавы. Они устраивались в самых людных местах. В основном — на базаре.

Определенный участок людного места немцы потихоньку окружали кольцом. А потом по команде вдруг начинали сужать кольцо, оттирая людей от прилавков, швыряя «товар» на землю. Прикладами в спину все ближе и ближе сталкивали людей друг к другу. Боже мой, какая же это была паника! Душераздирающие, протяжные крики — «Мамочки!», «Господи!», «Помоги-ите!», «Ра-ту-уйтэ!» — перемежались с отрывистыми немецкими: «Шнель!», «Век!», «Шайзе!», «Фарфлюктер!». А когда кольцо было сжато так, что люди стояли вплотную друг к другу, немцы разрывали кольцо с одной стороны… А с противоположной стороны этого кольца выпускали овчарок. Все крики сливались в одно жуткое: «О-о-о!»... И наступала на мгновение тишина. Как будто все одновременно переводили дыхание. Проклятые умные дрессированные животные справлялись уже сами. Они гнали толпу перепуганных и ничего не соображающих людей в точном направлении — к черным закрытым машинам — «душегубкам». Машины набивали людьми, и они отъезжали. Тех счастливцев, которые в машину не поместились, отпускали. Часто случалось так, что мать в машине, а дочь осталась на воле! Оставшиеся на свободе проклинали потом эту свободу всю жизнь. В эти душегубки впускали выхлопные газы. И пока машина доезжала до окраины города — люди в ней задыхались. Потом их сбрасывали в ямы и засыпали землей. А зимой — в Лопань. Это и была «облава». Так она проходила в нашем Харькове, на Благовещенском базаре. А на следующий день по городу шли слухи, что в Харькове действуют партизаны. Облава — это как бы месть немцев за действия партизан. Со временем харьковчане изучили технику облав, как свои пять пальцев. Стоило черной машине или немцу с овчаркой появиться на базаре, тут же по рядам, как по телефону, передавалось сначала тихо, а потом все громче и громче и, наконец, криком: «Облава!»,«Облава!». Весь базар сразу приходил в хаотическое движение. Иногда мероприятие у немцев срывалось. Но чаще попадались нерасторопные деревенские тетки, которые, ничего не соображая и боясь расстаться с мешком, добровольно бежали к черным машинам…»

Но тогда, осенью 1943 года казалось, что все самое плохое уже позади, и впереди ждет пускай и тяжелое, но все же светлое и совсем не страшное будущее. Однако реальность оказалась совершенно другой.

Впервые я столкнулся с правдой о жизни в освобожденном Харькове еще во время учебы в школе.
На одном из уроков пожилая учительница украинского языка и литературы, пережившая оккупацию Харькова, рассказала нам то, о чем писать было не принято.

По ее словам, после освобождения нашего города солдаты-освободители стали насиловать харьковчанок. Логика  насильников была проста: жила при немцах ― значит, спала с ними, а с «немецкой подстилкой» можно делать все что угодно. В силу этого многие жительницы нашего города просто элементарно боялись выходить на улицу.

В мемуарах вышеупомянутой нами Людмилы Гурченко таких страшных  воспоминаний нет. Зато есть другие не менее жуткие, более чем красноречиво говорящие об отношении к жителям нашего города пережившим все ужасы немецкой оккупации:

«В Харьков стали возвращаться из эвакуации — и не только харьковчане, но и жители других городов. Всех надо было обеспечить жилплощадью. На оставшихся в оккупации смотрели косо. Их в первую очередь переселяли из квартир и комнат на этажах в подвалы. Мы ждали своей очереди. В классе вновь прибывшие объявляли оставшимся при немцах бойкот. Я ничего не понимала и мучительно думала: если я столько пережила, столько видела страшного, меня, наоборот, должны понять, пожалеть… Я стала бояться людей, которые смотрели на меня с презрением и пускали вслед: «Овчарочка». Ах, если бы они знали, что такое настоящая немецкая овчарка. Если бы они видели, как овчарка гонит людей прямо на смерть, прямо в душегубку… эти люди бы так не сказали… И только когда на экранах пошли фильмы и хроника, в которых были показаны ужасы, казни и расправы немцев на оккупированных территориях, эта «болезнь» постепенно стала проходить, уходить в прошлое».

Очень хорошо подмечено ― именно «болезнь». На мой взгляд, страшная болезнь. Что мы знаем о ней сегодня? По сей день совершенно неясно, насколько были распространены изнасилования харьковчанок солдатами-освободителями. Насилие, выселения и оскорбления тех, кто пережил ужасы оккупации, носили локальный или глобальный характер? Или, может быть, это были всего лишь единичные случаи?

Однако факт остается фактом: «страшная болезнь» была, о ней надо помнить и говорить.

История учит нас многим вещам, в частности, никогда не повторять ошибок прошлого.

Искренне надеюсь, что в наше время не будет «овчарочек» и «подстилок» ― ведь не все живущие в оккупации есть предатели.