Наедине с искусством бывает не только увлекательно, но и страшно, и стыдно. Плохо, когда расспросить о выставке некого – в зале из сотрудников только охранник и смотрительница. Хорошо, когда с эмоциями зрителя работает медиатор/ка. Его/ее задача – не изменить ваше восприятие мира, но вовлечь в диалог с искусством.
Организаторы второй Биеннале молодого искусства, национального проекта, который пройдет в Харькове с 17 сентября по 31 октября, сейчас при поддержке Harald Binder Cultural Enterprises готовят таких специалистов. Они будут работать на выставках проекта, а по окончанию смогут сотрудничать и с другими институциями.
О том, как помочь зрителю пройти от неприятия – к интересу, почему у нас нет привычки обсуждать искусство, скажем, в баре после тяжелого дня, мы поговорили с Ольгой Тихоновой, стипендиаткой международной программы академических обменов Fulbright. Ольга стажировалась в Art in General в рамках Edmund S. Muskie Graduate Fellowship Program, а сейчас – вернулась в Украину и работает с Украинским Институтом над программами поддержки современного искусства. До этого она руководила образовательной командой PinchukArtCentre в Киеве.
Красивое/некрасивое искусство
Алена Нагаевщук: Искусствоведка Ольга Балашова на первой лекции для медиаторов сказала: “Забудьте слово „красивый!“”. Вы же спокойно им оперируете. Так кому верить?
Ольга Тихонова: Я думаю, Ольга говорила о том, что «красивое» – категория субъективная и далеко не единственная при формировании мнения и личной оценки ценности, влиятельности арт-объекта. Вопрос в том, как мы понимаем это понятие, какова его функция и как оно вписано в систему других принципов и параметров. Ведь можно как залюбить до смерти, так и закрасивить насмерть.
Посетители Биеннале, как и других выставок, будут говорить, что находят некоторые объекты некрасивыми. Не вижу в этом проблемы. Эстетическое переживание может как привлечь аудиторию, так и оттолкнуть. Важно, что оно преодолевает серьезный барьер – безразличие.
Если работа нам кажется «некрасивой», вероятно, мы не понимаем ее визуального языка, не можем подобрать ключ к ее кодировке. Картина не вписывается в нашу эстетическую систему, и мы выталкиваем ее по параметру «некрасиво».
А.Н: А я, как зритель, могу спросить у медиатора – ему самому-то нравится?
О.Т.: Медиатор, безусловно, может апеллировать к своему зрительскому опыту, своим переживаниям. Но с важной поправкой: его переживание не должно равняться оценке, тем более в категориях «хорошее»/"плохое".
Нет привычки ходить в музеи
А.Н.: Почему украинским зрителям, чтобы понять современное искусство, нужны медиаторы?
О.Т.: Почему же только украинским? С медиаторами работают ведущие мировые музеи и галереи, от таких мастодонтов как Лувр, до таких радикальных и смелых в своих экспериментах институциях как Museo Nacional Centro de Arte Reina Sofía (Национальный музей Центр искусств королевы Софии в Мадриде, Испания) или музей современного искусства Van Abbemuseum (Эйндховен, Голландия).
Другое дело, что у нас, действительно, искусство меньше включено в повседневную жизнь, чем, скажем, в некоторых городах США или Европы. Даже на уровне small talk. Как часто, сидя за барной стойкой, мы начинаем разговор с вопроса вроде «Как вам новая выставка?» А для жителя Нью-Йорка, Берлина или Амстердама это обычный вопрос.
На уровне школьного образования наш контакт с искусством минимальный, как и опыт общения с ним. Откуда детям получать опыт соприкосновения с искусством, описывать то, что они видят, и понимать как это можно «прочитать»? Не удивительно, что в 20 лет, когда у тебя мозг немного налипает на черепную коробку, появляется мобильность, и ты можешь ходить, куда тебе нравится, – у тебя или вообще нет привычки ходить в музей/галерею, или проявляется (понятно откуда взявшийся) дискомфорт от незнакомого или непривычного визуального языка.
Медиатору важно адекватно оценивать мотивацию, с которой люди приходят в музей или галерею и найти подход к каждому. Кто-то серьезно и методично приходит ради современного искусства, для кого-то это приятный вид светского досуга, для кого-то может быть внешне навязанная обязательная программа. А еще в выставочных пространствах обычно тепло, светло и есть туалет.
Медиатор – не мессия. Он не поменяет ценностный аппарат людей, но может повлиять на него.
А.Н.: Среди слушателей харьковской Школы медиаторов – студентки и выпускники/выпускницы культурологических, художественных специальностей. Но есть и, к примеру, юристки, экскурсоводка… Важно ли для этой профессии иметь искусствоведческую базу?
О.Т.: Не смертельно, когда у медиатора нет профильного образования, тем более оно сейчас не идеально. Хуже, если медиатор не пытается разобраться в вопросе и не оставляет за собой право реагировать на произведение как зритель. Еще необходимо много читать, развивать навык восприятия теоретических текстов, не всегда дружелюбных к неподготовленному читателю
А.Н.: Медиатор без специального образования может быть ближе к аудитории?
О.Т.: Первое, от чего нужно отказаться (и не только медиатору) – от умничанья. Оно прикрывает собой либо неуверенность, либо неоправданную напыщенность. Иногда отсутствие профильного образования включает в тебе «состояние ребенка» – пытливость ума. У тебя нет рамок и «регалий», которые ты накладываешь сверху, как мерило, соблазна «проповедовать непреложную истину».
Набор устрашающих заумью слов и внушительная батарея отсылок к, скажем, постструктуралистам, – не всегда залог глубокого понимания. Обычно человек, написавший диссертацию на 400 страниц, может дистиллировать ее суть в двух простых предложениях.
Но не стоит и слишком упрощать. Просто, внедряя новый инструмент, (например, термины), нужно дать к нему ключик, инструкцию, как им пользоваться.
Искусство – не гетто. О кочующих биеннале
А.Н.: Некоторое время назад «культурная общественность» Харькова была взбудоражена тем, что благодаря Украинскому институту завязался диалог о том, что Харьков может конкурировать со столицей за право принять путешествующую биеннале современного искусства Manifesta, одну из самых значимых в Европе. К сожалению, областная и городская администрации не поддержали это начинание.
Будущая Биеннале молодого искусства в Харькове тоже кочующая. Впервые она состоялась в Киеве, в 2021-м пройдет где-то еще. Для чего нужны такие биеннале?
О.Т.: Manifesta каждые два года меняет свою географическую локацию. Ее опыт лишний раз показывает, что искусство – это не гетто, не экзальтированная сфера деятельности, на которую не действует гравитация, политика, налогообложение, визовый режим или другие не высокохудожественные вещи.
Последние несколько десятилетий появляется целая страта институций, которые развивают в корне иные форматы деятельности, подходы к коллекционированию, и продуцируют смыслы – в противовес обязательному производству объектов.
Они ищут новые форматы не потому, что вдруг потеряли свое здание, а потому что их понимание того, что такое «современный музей» и каковы его функции изменилось. Так появилось понятие dispersed museum, когда музей выходит из традиционных рамок и начинает нелегкий и медленный процесс переопределения себя, своей аудитории, своей функции, и, соответственно, иного способа вписывания в социальную канву города, общества.
Яркий тому пример – Европейская конфедерация музеев L'Internationale, которая объединяет под собой шесть институций: Музей Ван Аббе в Эйндховене, Музей современного искусства Антверпена (MuHKA), Музей современного искусства Барселоны (MACBA), Музей королевы Софии в Мадриде, SALT в Стамбуле и Музей современного искусства Метелкова в Любляне.
А.Н.: Как они работают?
О.Т.: Конфедерация объединяет музеи в некую новую форму метаинституции, но при этом не отменяет их индивидуальную институциональную личность. Форматов сотрудничества много и они ситуативны, в зависимости от контекста и констелляции участников.
Например, путешествующие проекты. Выставку отправляют в подобие турне, и в каждом новом месте проект изменяется, адаптируясь под локальный контекст, принимающую институцию, ее коллекцию и ее контекст. Выставка обрастает новыми смыслами и инструментами их трансмиссии. В данном случае практики медиации (а это понятие шире, чем только внедрение медиаторов как посредников в выставочном пространстве) – ключевой инструмент в реализации многоэтапных проектов.
Музеи конфедерации внедряют и новые подходы к коллекционированию с точки зрения acquisition policy: как к внедрению новых процедур приобретения работ в коллекции, так и к выбору того, что коллекционировать.
А.Н.: Я знаю, что презентовать музейные работы в другой институции бывает сложно. Организаторы выставок не всегда готовы обеспечить должного уровня перевозку, страховку, безопасность...
О.Т.: Музей Ван Аббе реализовал крайне показательный в этом плане проект – Picasso in Palestine. Музей экспонировал в Палестине работу Пикассо. Любая институция горда иметь работу столь известного художника в своей коллекции, такая себе жемчужинка, над которой все трясутся.
Тем не менее команда кураторов и хранителей взяла на себя все очевидные риски, и этот проект стал прецедентом для того, чтобы пересмотреть международные нормы по ввозу произведений искусства в страны с военным конфликтом и по обеспечению их безопасности.
Конечно, чтобы это все случалось, сдали не один литр крови. В каком-то смысле, осуществить идею помогла именно величина Пикассо, его уже неоспоримая ценность и вклад в историю мирового искусства. Провернуть подобную кампанию с малоизвестным художником, скорее всего, было бы невозможно.
ПІДПИШІТЬСЯ НА TELEGRAM-КАНАЛ НАКИПІЛО, щоб бути в курсі свіжих новин
