Как правило, когда речь заходит о художниках Харькова и Слободской Украины XIX — начала ХХ века, в памяти у многих сразу же возникает немало славных имен: Репин, Васильковский, Ткаченко, Семирадский...

Конечно же, о великих художниках и их гениальных картинах (как правило, недоступных по своей цене большинству жителей нашего города в то время), есть множество громких историй. А вот о простых художниках известно не так много, хотя веселые истории и легенды существуют и о них. Чего стоит, например, Яблочкин Валериан Александрович — художник-любитель, писавший сцены с кошками, о котором я рассказывал в статье в 2016 году.

В те времена немало картин рисовали для простых людей иконописцы, которых называли малярами. О таких харьковских художниках 40-60-х годов XIX века в своих «Воспоминаниях старожила» рассказывает Василий Парфентьевич Карпов.

Так, в то время жил в нашем городе некий иконописец Хмара, тративший все свободное от основной работы время на рисование природы Украины и жизни ее обитателей. Как говорится, чтоб «І ставок, і млинок, і вишневий садок». Эти картины небольших размеров покупались жителями нашего города весьма охотно, да и стоили весьма недорого.

А еще был в те времена «живописец вывесок и гербов» Иван Козьмич Хамло-Сокира. В юношеские годы он пользовался большим расположением писателя Григория Федоровича Квитки-Основьяненко, который очень любил и ценил Хамло-Сокиру за его выдающийся талант, а также всячески материально поддерживал. Квитка готовил молодого художника ко вступлению в академию и даже оплатил Ивану Козьмичу среднее образование. «Он с большой любовью иллюстрировал  масляными красками повести и рассказы Григория Квитки. Я видел две его картины: «Козырь-Дивка»  и «Солдатский Патрет». По композиции и силе экспрессии они были полны задатков крупного таланта», ― пишет Василий Карпов. Однако, когда Сокире было 17 лет и он уже был почти готов к поступлению в академию, его благодетель неожиданно умер.

В зимний морозный вечер, возвращаясь с Журавлевки в Харьков, Хамло-Сокира увидел потрясающе красивый закат солнца. Недолго думая, он нашел у плетня безлюдный тихий уголок и начал набрасывать эскиз, так как все художественные принадлежности были у него с собою. А чтобы мороз не был ему помехой, он поставил подле себя бутылку водки, которую купил в кабаке. Через некоторое время художника нашли замерзшего в сидячем положении. На коленях его стояла шкатулка с картоном и красками, а рядом ― пустая бутылка из-под водки...

Также жил тогда в Харькове в то время и иконописец Павел Кудряшов. Как и его коллега Хмара, вне работы рисовать он тоже очень любил. Да вот только не природу Слободской Украины, а картинки юмористического характера. Причем преимущественно из еврейского быта. Одна из таких картин-сценок была долгое время весьма популярна среди харьковской публики, однако название ее я приводить в тексте не буду, чтобы никого не оскорбить.

Естественно, народные художники-маляры упоминались также в песнях и легендах Слободской Украины.
Одна из песен крестьян Старобельского уезда начиналась со слов:

«Ой, там на горі,
Малювали маляри,
Змалювали, зрисували
Чорні брови мені...»

А этнограф Петр Васильевич Иванов в Купянском уезде записал легенду, которая затем была опубликована в журнале «Этнографическое обозрение» за 1892 год. Называлась она «Легенда о благочестивом живописце». В переводе на современный язык звучит она следующим образом:

«Давным-давно жил себе один благочестивый маляр, который ловко рисовал иконы и в домах, и в церквях. Усердно молился Богу и не любил чертей. Однажды нарисовал он нечистого и поставил «в тім місті, куди ходив про себе».
Каждый раз, проходя мимо того изображения, художник старался что-то дорисовать, отчего лукавый становился все страшнее и страшнее. Рассердился на это нечистый, явился маляру во сне и говорит: «Посмеялся ты с меня, а после того как я с тебя посмеюсь, то тебя и среди людей не будет». Но маляр не испугался, а еще больше стал издеваться над изображением.
И вот однажды, когда жители слободы пришли на утреннюю службу в храм, то увидели, что на иконостасе нет ни капли золота, да и на иконах золотое облачение тоже исчезло. Разгневанные крестьяне бросились искать пропавшее из храма в каждой хате. Проходя мимо двора маляра, они заспорили. Одни из крестьян настаивал на том, чтоб зайти к маляру, другой говорил: «Разве можно на него думать так! Он никогда ничего чужого не трогал. И тут вдруг взял да и полез в церковь?» В итоге после долгих споров обыск у маляра таки учинили и нашли спрятанные три мешка с золотом из храма. Благочестивый художник был тотчас же схвачен и по-быстрому осужден за кражу к повешению. Когда маляр ожидал своей участи, явился к нему снова лукавый и говорит: «Если согласишься поставить меня к ликам Божьим и класть мне в день пять поклонов, то я спасу тебя от смерти». Иконописец согласился. После чего лукавый превратился в маляра и был повешен, а сам благочестивый художник, превращенный в черта, выбрался из заточения, вернулся домой, обмыл изображение лукавого и поставил его к ликам Божьим в красный угол.
В это время вернулись крестьяне в храм и увидели, что золото на иконостасе и иконах цело, и стали раскаиваться горько в том, что невиновного художника к смерти приговорили. Однако когда стали выходить из храма, то увидели, что на виселице вместо тела висит вязанка соломы. Собрались они тогда, пошли к дому маляра и увидели, что тот живой. Заметив же меж святых образов на стене лик лукавого, спросили: «Зачем ты пакость эту повесил?» В ответ маляр рассказал им все, что с ним случилось. Испугались жители села этого и пошли прочь от него. Но недолго маляр лукавому молился, «напала на него скорбь и мучила его так, что он в скором времени пропал без всякой вести, и никто не знает, куда он исчез...»

Похожих легенд о Харькове я, если честно, не встречал. Однако с нашим городом, если верить  тому же Василию Парфентьевичу Карпову, у которого в «Воспоминаниях старожила» немало городских баек, связана не менее мрачная история.

В  середине XIX века при Академии художеств в Санкт-Петербурге было несколько «присяжных натурщиц», которые не имели постоянного жалования, но по требованию художника позировали в академической мастерской и получали из казны за каждый сеанс (три часа) по 5 рублей. По добровольному соглашению и обговоренной цене могли они позировать и на частной квартире. Среди них молодая 18-летняя петербургская мещанка Елизавета, известная всем художникам под именем Лели, пользовалась большой популярностью. С нее писали архангелов, Цирцею, Психею, святую Прасковью и Марию Египетскую. Формы ее тела не раз были увековечены в мраморе. И вот, в середине 50-х годов XIX века в Харьков приехал сын очень богатого помещика Херсонской губернии, художник Академии, которого Карпов именует в своих записях Валерием Петровичем Мечником. Приехав в наш город, молодой дворянин нанял себе квартиру в целый этаж и немедленно занялся живописью, так как еще в Петербурге задумал писать картину «Эвридика прощается с Орфеем, увозимым Хароном». Для полной  реализации такого замысла требовалась обнаженная натура для фигуры Эвридики.

Петер Пауль Рубенс «Орфей и Эвридика»

В Харькове, в силу его провинциальности, о нагой натуре даже мужского пола можно было только мечтать, и нетерпеливый художник, обладая значительными финансовыми средствами, за свой счет выписал из Петербурга Лелю. Естественно, барышня от такого не смогла отказаться. Приехав в Харьков, красавица-натурщица по предложению художника остановилась у него же на квартире.
Несмотря на то, что Валерий Петрович держался особняком и практически ни с кем не знакомился, через несколько дней и он, и Леля сделались притчею во языцех и произвели в нашем городе сенсацию. На квартиру к ним за справками явился даже квартальный надзиратель Дудышкин. «Какую картину Мечников желает писать, и что за люди натурщицы, которые позволяют раздевать себя донага? Но, встретившись с сыном богатого и заслуженного дворянина и заглянув в его кошелек, Дудышкин, как развитой человек, понял, в чем дело, и удалился навсегда из квартиры художника, порицая невежество толпы...»

По городу же чего только о Леле не рассказывали. Говорили, что она турчанка, бежавшая из гарема, так как христианская девушка никогда не согласилась бы на такое. Шло время, «безобразник Мечников», окончив рисовать фигуру Эвридики, уехал из Харькова и щедро одарил натурщицу за ее труды. А вот Леля, вместо того, чтобы покинуть навсегда наш город, решила в нем остаться. Захотела на заработанные деньги открыть маленькую швейную мастерскую, выйти со временем удачно замуж и жить себе мирной жизнью хозяйки, жены и матери. Вначале дело пошло удачно, и на первых порах у нее было немало заказов. Ведь многие ей отдавали шитье, чтобы просто посмотреть на ту самую «сбежавшую турчанку из гарема».

«― Скажите, модистка, вы родом турчанка? — неожиданно спрашивала у нее заказчица.
― Нет, сударыня, я русская. Зовут меня Елизавета, а фамилия моя Петрушкина.
― А веры вы магометанской?
― Нет, я христианка...
― А давно вы крестились?»

Помимо заказов, хватало у Лели и поклонников. Будучи барышней не только красивой, но и практичной, бывшая натурщица нескольких из них держала в резерве как реальных женихов. А вот с настойчиво ухаживающего за ней богатого ремонтера (офицера, занимающегося закупкой лошадей), «как с барана снимала шерсть», то есть тянула деньги. В итоге многим это надоело и, как пишет Карпов, «в туманное зимнее утро Лелю нашли в Университетском саду повешенною на суку черноклена. Она была раздета донага, и у ног ее лежало  платье...» Все ценные вещи также были при ней. Кто совершил это преступление, установить так и не удалось.

Естественно, если поискать, уверен, таких историй найдется еще немалое количество. Ведь мы с вами живем именно в том городе, о прошлом которого можно говорить бесконечно...