В литературном альманахе «Северные цветы» за 1829 год близким другом А. С. Пушкина бароном Антоном Дельвигом было опубликовано произведение «Хор для выпуска воспитанниц харьковского института».

Написал его Антон Антонович в 1828 году во время своего пребывания в нашем любимом городе в честь бывшего тогда выпуска воспитанниц Харьковского института Благородных девиц. Стихотворение настолько понравилось начальнице института, что было представлено ею императрице. По этому случаю автор был удостоен внимания Ея Величества Марии Федоровны.

Действительно, «ленивый баловень» (так иногда называли Антона Дельвига, о лени которого еще со времен его учебы в Лицее ходили легенды) в силу служебной надобности вместе со своей супругой Софьей Михайловной (урожденной Салтыковой) с февраля по июнь 1828 года прожили в нашем городе.

Какое же впечатление произвел на супружескую пару наш город? Что им запомнилось? Что понравилось? На все эти вопросы нам могут дать ответ письма, которые Дельвиги писали своим друзьям и близким из Харькова. Благодаря этому мы с вами можем увидеть наш самый любимый город их глазами.

Вот как описывает приезд в наш город в своем письме от 9 февраля 1828 года Софья Михайловна:

«Занятая приготовлениями к довольно продолжительному путешествию [в Харьков – прим. автора], я была тем более им поглощена, что готовилась к тому, чтобы покинуть Петербург, не более, чем к тому, чтобы видеть приход конца мира... Мы были в пути 15 дней, считая 5 дней, проведенных в Москве у моих отца и брата… Я здесь (в Харькове) со вчерашнего дня, т. е. с 8 февраля. У нас была ужаснейшая дорога и морозы в 25 градусов, и я еще совершенно усталая и пишу тебе для того, чтобы отдохнуть, потому что почта отсюда уходит только раз в неделю, и я должна ждать еще три дня, чтобы отослать письмо. Все еще у нас в беспорядке. Мы остановились в трактире, покуда не отвели нам казенной квартиры. Города я еще совсем не знаю. Я здесь как в лесу, знакомых нет ни души, а заводить новое знакомство еще неприятнее; меня утешает, по крайней мере, мысль, что я встречу весну в прекрасном климате — в тени украинских черешен, как говорит Пушкин. Посылаю тебе «Северные Цветы» с портретом Пушкина и тысячу нежностей вам обоим, милым и добрым друзьям нашим, от нас обоих, истинно любящих вас…»

Прошел почти месяц, баронесса Дельвиг стала скучать и делиться новыми и более подробными впечатлениями о городе в письме от 1 марта.

«Бог знает, когда я покину Харьков. Дело, по которому мой муж был послан сюда, запутано, и никто не может сказать мне, когда приблизительно можно надеяться на его окончание. Мой Антоша очень занят, и это еще прибавляет мне тоски, так как я вынуждена быть одна большую часть времени — что, однако, все-таки лучше, чем быть окруженной новыми физиономиями, которые, как бы любезны они ни были, не могут иметь ничего общего со мною ни по интересам, ни по знакомствам, ни по связям. Я привезла с собою книг, как ты можешь догадаться, так как иначе я с ума бы сошла со скуки; у меня есть фортепьяно и кое-какие ноты. Самые приятные для меня минуты, — когда я читаю; у меня все сочинения Шекспира. Что за наслаждение, дорогой друг! Я хотела бы от всего сердца, чтобы ты их прочла…»

Уже 9 марта баронесса ждет с нетерпением предполагаемого отъезда.

«…Будем надеяться: надежда дает нам силы переносить многое; напр., я не знаю, что сделалось бы со мною, если бы мне не давали надежды, что я покину Харьков в конце апреля. Какое удовольствие это для меня будет».

Однако в апреле отъезд четы Дельвигов так и не состоялся. В своем письме от 21 апреля Софья Михайловна описывает свои мучения:

«Несмотря на хорошее общество в Харькове и любезность всех дам, о которых я говорила, я не дождусь, когда их покину, потому что — я устала от сплетен, которые постоянно слышу. Они всегда бывают в небольших городах (ты о последних сама нечто знаешь), но я бьюсь об заклад, что нигде не занимаются ими так, как здесь. У харьковцев совершенно особенная склонность к вмешательству в дела, которые их не касаются, и к тому, чтобы делаться цензорами поведения лиц, которые должны бы были быть совершенно для них безразличны. Что за бесконечные дрязги! Даже я, находясь здесь лишь на мгновение, также не могла избежать их! Это меня нисколько не огорчает, так как я не очень-то забочусь о мнении, которое могут иметь обо мне лица, мною не уважаемые (чтобы не сказать больше), но это наскучивает мне до чрезвычайности…»

Далее, в апрельском письме еще интересней:

«Я была больна и лежала в постели и теперь едва встала. Ты помнишь, что мы с мужем сделали небольшую поездку, — так это она принесла мне вред, так как мы совершили это маленькое путешествие по ужаснейшей погоде и оба простудились; мой муж также был болен, а я едва не получила горячку; я счастливо избегла ее благодаря заботам одного очень хорошего врача, которого нам здесь рекомендовали… Я вовсе не создана для харьковского образа жизни в течение трех месяцев, что я прожила здесь и которые показались мне безмерно длинными. Мне хочется быть подальше от всяких сплетен, которые я слышу каждый день; к тому же я не могу дождаться, когда буду в кругу семьи моего мужа. Только о двух здешних особах буду я сожалеть искренно — это о мадам Щербининой, которая поистине очаровательна и которую невозможно не любить, и другая — таких же качеств… Многие мои петербургские знакомые советовали мне не следовать за мужем в Харьков, говоря, что отсутствие его продолжится только три месяца и что я могу избавить себя от поездки за ним на столь короткое время. Три месяца кажутся мне теперь годом, даже когда я нахожусь вместе с мужем, — что же было бы, если бы я осталась без него!..»

В мае, видимо, у баронессы было хорошее настроение и 19 числа она пишет не настолько резко:

«Ты не можешь себе представить, мой ангел, до чего мне наскучило мое здешнее пребывание и сплетни, которые я осуждена слушать. 3наешь ли что? И меня хотели запутать в какую-то глупую историю, хотя я никого не трогаю и ни про кого не говорю ничего. Это заставило меня провести несколько неприятных минут, потому что я ненавижу сплетни и всегда старалась вести себя так, чтобы не давать к ним повода. Вот что меня здесь развлекает и утешает. Погода уже несколько дней прелестная; мы с Батинькой ездим по вечерам за город гулять, любуемся прекрасными местами и слушаем соловьев, которых здесь ужасное множество. Ты не можешь себе представить, какое это для меня наслаждение: я готова целую ночь их слушать!..»

А вот 6 июня баронесса честно признается, что считала бы себя самою несчастною женщиной на свете, если бы была осуждена провести здесь свою жизнь.

«Я писала тебе 10 дней тому назад, извещая, что я покидаю Харьков, и действительно, наше путешествие было уже, к моему великому удовольствию, назначено на следующий день, когда эти господа (в том числе и мой муж) получили бумагу из Петербурга, в которой им предписывалось остаться здесь еще по новому делу, которое им поручалось: опять какое-то следствие. Суди о моем отчаянии: я уже распрощалась со всеми и совсем приготовилась к отъезду. Я разорвала мое письмо к тебе, так как оно уже не годилось… К счастию, дело это не может протянуться, как говорят, более двух недель или даже меньше; вот уже десять дней прошло с получения фатального известия, — и так я надеюсь, что смогу тронуться отсюда через 4 или 5 дней; они почти закончили дело, муж мой работает со всем усердием и как только может, другие действуют так же, ибо и они так же досадуют на то, что должны продлить свое пребывание здесь после того, что приготовились к отъезду. Я очень огорчена, что обманула ожидания моих свекра и свекрови, которые с нетерпением ожидают свидания с нами. К тому же для нас важно не слишком запоздать приездом в Петербург, где у нас есть денежные и другие довольно срочные дела… Посылаю тебе, мой ангел, эпиграмму моего мужа на харьковские сплетни; он просит тебя сказать о ней твое мнение. Надо тебе сказать, чтобы ты ее лучше поняла, что Харьков и Лопань — суть имена двух рек, самых грязных и самых вонючих, какие только есть на свете. Что касается прекрасного здешнего климата, о котором я слышала столько хвастовства, — то я не могу ничего другого сказать о нем, как: красны бубны за горами. По крайней мере, он не пожелал дать нам удивляться себе; может быть, что это такой год выдался. Что бы там ни было, я покидаю Харьков с удовольствием, и считала бы себя самою несчастною женщиной на свете, если бы была осуждена провести здесь свою жизнь. То ли дело в Оренбурге! Сейчас полетела бы туда!»

Наконец, 12 июня 1828 года чета Дельвигов, к огромнейшему счастью Софьи Михайловны, покинула наш город.

Ее муж, Антон Антонович Дельвиг в своих письмах о нашем городе отзывался более чем лаконично. Весной 1828 года он пишет своему другу Евгению Абрамовичу Баратынскому:

«Уведомляю тебя, что в городе Харькове грязь классическая с наблюдением трех единств, из коих самое нестерпимое называется скукой... Желаю и прошу Бога помочь мне вырваться отсюда».

За долгую историю нашего города в нем побывало в служебных командировках огромное количество людей. Каждое из их воспоминаний о Харькове для нас бесценно. Особенно когда мы читаем о нем не только восторженные отзывы... Со стороны порой виднее то, чего не замечаешь, живя внутри.