Рассказывать о, пожалуй, самом гениальном харьковском композиторе и пианисте первой половины XX века крайне сложно. Ведь крайне мало кто удостоился таких характеристик со стороны музыкальных критиков: «певец сумеречных настроений, звездного неба,  мечтательности и грез», «музыкальный астролог, он улавливает трепетание и обаяние мистических сил в их играющих и перекрещивающихся сияниях», «самостоятелен, находчив, фантастичен и нов, как... Дебюсси», «музыка не от мира сего», «музыкант-импрессионист»…

Музыковеды писали о нашем выдающемся земляке следующее:

«Сочинения Акименко обнаруживают солидную композиторскую технику, изящный вкус, выдержанность стиля, поэтичность и искренность настроения». «Иногда звуки рояля Акименко носятся, взлетают, падают, как настоящие веселые и сверкающие водяные брызги…»

Одни восхищались им, другие не понимали, клеймили и считали бездарностью. В советское время о нем просто предпочли забыть ― ведь в 20-х годах прошлого столетия он эмигрировал и умер в 1945 году в Париже.

Что же знаем мы о человеке, считавшем наш город родным, где к нему пришли слава и успех? О чем говорит нам сейчас его имя, которое знали не только в Харькове, но и всей тогдашней Российской империи? О самом себе и своей жизни Федор Степанович Акименко писал так:

«Родился я 8 февраля 1876 г. в Харькове. Отец мой чистокровный малоросс; мать — русская (крестьянка Тульской губ.). Первые годы моего детства протекли в родном городе. В 1886 г. меня определили, благодаря хорошему голосу, в Придворную капеллу, где я и получил первоначальное музыкальное образование...
...Будучи еще 10-летним  мальчиком, судьбой оторванный от родного Харькова, что было неожиданно и для меня, и для моих близких, я очутился в Петрограде. Благодаря хорошему голосу меня определили в Придворную капеллу. Это было в 1886 году».

Заведовал в то время Придворной капеллой известный композитор, пианист, дирижер, педагог и глава «Могучей кучки» Милий Алексеевич Балакирев. Именно он стал учителем и другом юного Федора Акименко. Одно весьма веселое происшествие, связанное со своим наставником, композитор вспоминал так:

«Помню такой случай. Я проиграл Балакиреву какое-то свое сочинение, он прослушал его внимательно, ни слова не промолвив. Затем, когда мы сидели за общим столом и пили чай, М. А., вероятно, под впечатлением прослушанной моей пьесы сказал, обращаясь ко мне: «Федя, ты знаешь, что А. Рубинштейн написал «Океан»? А вот ты напишешь «Екатериненский канал». Общий  смех».

Учился Акименко настолько успешно, что в возрасте 16-17 лет был назначен управлять ученическим оркестром, и ему пришлось дирижировать на музыкальных вечерах при многочисленном собрании публики. С 1896 по 1900 год он обучался в Петербургской консерватории, где окончил курс по классу профессора теории композиции Н. А. Римского-Корсакова. С 1903 по 1906 годы жил за границей, сначала в Ницце, где управлял два сезона церковным хором при православной церкви, сформированным из французов и итальянцев. Далее музыкант перебрался  в Париж, а потом в Италию. Живя в Женеве, Акименко знакомится с гениальнейшим композитором и пианистом Александром Николаевичем Скрябиным. Сам Федор Степанович в своей автобиографии пишет об этом так:

«В Женеве, где провел около полугода, я сблизился с А. Н. Скрябиным. По моей просьбе А. Н. исправлял постановку моих рук для более успешной игры на фортепиано. Мы навещали друг друга, и время, проведенное вместе то в музицировании, то в прогулках по живописному городу Ж. Ж. Руссо, было для меня в полном смысле очаровательным временем».

В этот период Федор Степанович активно создает музыкальные произведения и получает ироническое прозвище среди композиторов «Капельский француз». Поскольку он был воспитанником Придворной певческой капеллы — отсюда и эпитет «капельский». «Французом» же его называли потому, что на его творчество сильно повлияла современная французская музыка. Бывший его учитель Римский-Корсаков насмешливо именовал воспитанника «французский композитор Акименко».

Летом 1906 года Александр Константинович Глазунов пишет Н. А. Римскому-Корсакову:

«Третьим выступил Акименко, приславший сборник маленьких фортепианных пьес и нескольких романсов. Я проиграл все от ноты до ноты и на свой страх отказал, написав несколько строк Акименке, в которых высказывал крайнее сожаление по поводу того, что направление его музыки так гибельно поддалось влиянию современной французятины; боюсь, чтобы Акименко, подобно Скрябину, не обиделся на меня...»

«Может быть, приехав на родину, Акименко излечится от французского недуга; если же у него мания величия, то его музыкальной деятельности — крышка. На сей раз я написал Акименке десятую долю того, что сообщаю Вам; все равно — он не поверит моим словам, огорчить же его перед свадьбой не хочется».

«Вчера был у меня Штейнберг и показывал финал симфонии, который мне очень понравился. Кое-что я посоветовал изменить: были кое-какие шероховатости, но в пределах талантливости и вкуса, не так как у француза Акименки».

Незадолго до возвращения на родину композитор вновь посещает Париж. Там он знакомится со знаменитым астрономом и писателем Камилем Николя Фламмарионом, оказавшим значительное влияние на его творчество.

К радости своих бывших наставников, в конце 1906 года Федор Степанович возвращается в свой родной Харьков и начинает преподавать в музыкальном училище Русского Музыкального Общества. Здесь же впервые он выступает с собственным концертом, в программу которого входили исключительно его произведения. Именно в нашем городе Акименко получает признание.

Известный музыковед, композитор, музыкальный критик Леонид Леонидович Сабанеев в своей книге «Воспоминания о Скрябине», охватывающей в основном последние пять лет жизни композитора, пишет о нашем гениальном земляке следующее:

«Из посещавших в это время скрябинский круг я вспоминаю композитора Ф. С. Акименко, который одно время переселился в Москву и стал очень часто бывать у Скрябиных. Акименко был очень оригинальное существо. Это был человек, совершенно оторванный от «земной поверхности». Его мысли и фантазии вращались в каких-то странных  мирах, среди области, совмещавшей в себе одновременно астрономию, какую-то салонную мистику и детские сказочки. Была какая-то оригинальная утонченность в нем... Его сочинения, обычно очень небольшие и какие-то весьма, в сущности, водянистые, бесцветные, салонные, были снабжены очень высокими заглавиями, в которых участвовали и серафимы, и сатурновы кольца, и туманности... Он был, по-видимому, очень большого о себе мнения, но прирожденная внешняя скромность заставляла его не говорить о себе. В этой черте, как и в общей салонности и в стремлении к мистике и к грандиозному при явном миниатюризме, у него было какое-то определенное сходство со Скрябиным, конечно, не принимая во внимание размеры самого таланта. Видимо, и Александр Николаевич как-то увидел в Акименко своего родственника по духу, почему-то его отметил между своими знакомыми и, даже обычно столь скептический к музыке своих современников, в его весьма-таки пресной музыке любил находить какие-то достоинства. Акименко был свидетелем первых исполнений Александром Николаевичем еще «фортепианного» «Прометея», присутствовал при всех таинствах его рождения и выхода в свет.

Любопытная картина бывала, когда эти два фантазера начинали разговор друг с другом на разные «астральные» темы. Они словно старались перещеголять друг друга в оторванности от реального мира, и со стороны было очень странно их слушать...

...Обычно мнения Александра Николаевича, как я уже говорил, бывали не очень снисходительны. Чаще всего от новой музыки он получал удовольствие едва ли не меньше, чем от прежней... Как-то странно он соединял в своей оценке человека с композитором и те, кто были ему так или иначе известны — и известны как тонко мыслящие и особенно «мистически настроенные» люди, — в тех он как-то склонен был отыскивать и музыкальную значимость. Так он почему-то очень выделял и чрезвычайно снисходительно относился к композитору Акименко, который был тоже «вроде мистика», писал разные «Серафические песни» и т. п. в довольно салонном вкусе.

— У него что-то есть, — говорил Александр Николаевич, — правда, он очень прилизанный, салонный, но утонченность у него имеется...»

Первый учитель Игоря Стравинского. Старший брат не менее гениального украинского композитора и музыкального педагога Якова Степановича Степового. И даже тот, о ком Сергей Павлович Дягилев скажет: «…тюря, глуп и провинциален». Все это наш с вами гениальный, неисчерпаемый, но забытый Федор Степанович Акименко. Создавший не только прекрасную музыку, но и не менее прекрасные афоризмы. Которыми я обязательно поделюсь с вами ― правда, уже на следующей неделе…