В конце июля 1926 года полномочный представитель нотного издательства Кусевицкого Гавриил Григорьевич Пайчадзе радостно сообщил Сергею Прокофьеву, что его оперу «Любовь к трем апельсинам» запросили в Харькове, Киеве, Одесса и Загребе. В ответ на эти приятные известия Сергей Сергеевич произнес: «Здорово! «Апельсины» пошли провинцией».

Начались переговоры о проведении концерта. Когда 3 февраля 1927 года Прокофьев зашел в   Персимфанс (сокр. от Первый симфонический ансамбль, также Первый симфонический ансамбль Моссовета), его ожидала грозная телеграмма от украинского чиновника Воробьева из Харькова. Сотрудник украинского министерства народного просвещения предупреждал, что если в Украине Прокофьев выступит с концертами не от имени украинских Государственных театров, то его концерты будут запрещены.

Возмущенный такими угрозами, Прокофьев в ответ собирался выступить в Харькове и Киеве не от Гостеатров, а с частным импрессарио и объявить, что сбор от концерта поступит в пользу беспризорных. Организатор Персимфанса Лев Моисеевич Цейтлин только посмеялся над этими угрозами, сказав Прокофьеву, что «из Харькова грозятся зря, ибо не имеют на это права».

18 февраля в своем дневнике композитор пишет:

А уже 6 марта, сев на поезд, Сергей Сергеевич отправился в Украину, чтобы выступить там с концертами: два в Харькове, два в Киеве и два в Одессе.
В нашем любимом городе он пробыл с 7 по 10 марта 1927 года. О том, каким увидел Харьков композитор, мы достаточно подробно можем прочесть в его дневниках.

В первый день приезда в нашем городе Сергею Прокофьеву запомнились чиновники, архитектура и ванная в гостинице.

«7 марта

Целый день едем в Харьков. Эта линия знакома мне с детства ― и сколько воспоминаний связано со всеми проезжаемыми станциями... В Харьков приезжаем в половине шестого вечера. На платформе Тутельман, Воробьев и Дзбановский. Воробьев ― это тот самый член украинского правительства, который посылал Персимфансу телеграммы, угрожая, что если я вместо украинских Гостеатров выступлю в Харькове от какой- нибудь другой организации, то мои концерты допущены не будут. Тогда и Цейтлин, и я очень возмущались и прямо готовы были поднять перчатку и сыграть ему в пику. Но теперь, когда в конце концов я поехал на Украину по контракту с украинскими Гостеатрами, Воробьев встретил меня на вокзале в облике очень приятного и скромного человека. Нас усадили в довольно хороший открытый автомобиль и повезли через весь город в «Красную» гостиницу, по-украински ― «Червонную». Харьков (по-украински Харкив) большой, грязный и некрасивый. Ближе к центру имеются недурные дома немецкого типа. Вообще, оказывается, немцы сыграли не последнюю роль в харьковской архитектуре. По контракту гостиницы были на счет Гостеатров. Нам был отведен огромный номер из двух комнат с ванной, в достаточной мере нелепый. В ванне, например, течет только горячая вода, и чтобы ее принять ― надо ее напустить и ждать полчаса, чтобы она остыла. Из номера телефон прямо в город, а звонка к официанту нет, так что я искал в телефонной книжке номер нашего отеля, дабы позвонить туда по городскому телефону. Рояль мне в номер не прислали, но повели в соседний номер директора гостиницы, где я и упражнялся в течение некоторого времени. Вскоре концерт. Театр полон. Рояль довольно недурной. В мою программу входят Третья и Вторая сонаты, «Мимолетности», мелочи и «Токката». Большой успех, крики и бисы... В конце концерта появляется Вера Реберг, от которой я получил уже письмо. Несмотря на свое болезненное детство, она выглядит недурно. Пообещав навестить ее завтра, мы поспешили домой, ибо я устал после суток в поезде с концертом в придачу. Вообще я все время устал со дня приезда в СССР. Вернувшись домой, хотел взять ванну, но у нее частями соскочила эмаль и она выглядела какой-то прокаженной. Долго пытались добиться кого-нибудь из отельной прислуги, но это было не так просто, так как сегодня были какие-то выборы и прислуга вотировала. В конце концов нам объяснили, что ванна такая рябая не от грязи, а от чистоты, ибо после каждого постояльца ее моют кислотой, съевшей эмаль. Все же мы отложили удовольствие выкупаться до Киева».

(Харьковский вокзал. Открытка. Художник Иван Николаевич Шульга)

На второй день, решив отдохнуть, Сергей Сергеевич отправился прогуляться по нашему городу и был неприятно поражен нарушением своих авторских прав.

«8 марта
Казалось бы, свободный день и можно отдохнуть. Но все время являлись разные люди... Днем я вышел погулять и в магазине под названием «Пролетарий» увидел выставленные мои сочинения, но не в оригинальном издании, а контрефактно перепечатанные Украинским издательством. Я не удержался и пошел в магазин объясняться. Объяснив, кто я и что за издание у них выставлено в окнах, я спросил, на каком основании они продают их.
― Нас снабжает ими Киевское музыкальное предприятие, ― ответил мне заведующий магазином.
― Но это предприятие незаконным образом напечатало мои сочинения, и вы находитесь на положении лавки, торгующей краденым товаром. Заведующий оглянулся по сторонам и, понижая голос, сказал:
― Не говорите, пожалуйста, так громко. Подобные выражения могут произвести неприятное впечатление на покупателей.
― Очень жаль, что ваша деятельность такова, что о ней можно говорить только шепотом.
В общем, разговор мало к чему привел, так как, по-видимому, надо было нападать не на лавку, а на само издательство. Заведующий магазином, впрочем, обещал впредь обращаться в Москву за оригинальным изданием, но не особенно охотно, так как, по его словам, из Москвы заказы исполняются не так аккуратно, как из Киева. Вечером с Пташкой отправились к Ребергам. Шли пешком по довольно пустынным переулкам, где лежало много снегу. По дороге вспомнили, что на юге немало беспризорных, которые бегают целыми бандами, причем один из них бросается под ноги прохожим, сшибая их, а в это время другие обирают сумочки и кошельки, тыкая ножами и кусая сифилитическим укусом. Впрочем, на нашем пути улицы были тихие и сонные...»

(Харьков. Открытка. Художник Иван Николаевич Шульга)

Третий день пребывания в Харькове для Сергея Прокофьева ознаменовался выступлением в консерватории, поклонницами, а также просмотром эскизов костюмов для харьковской постановки «Апельсинов».

«9 марта

Заехал Розенштейн, чтобы вести нас в Консерваторию. Розенштейна я знаю давно: он виолончелист и бывший воспитанник Петербургской консерватории. Он был одним из первых исполнителей моей «Баллады», которую мы с ним играли на каком-то концерте еще в консерваторские времена. Теперь он директор Харьковской консерватории и вчера ввалился ко мне, упрашивая во имя нашей старинной дружбы (хотя никакой дружбы не было) сыграть для учеников его Консерватории. Я никогда не отказываюсь играть для учеников Консерватории и даже люблю это делать. В результате я выступил сегодня перед веселой и приятной молодёжью с гавотами, сказками, маршами, словом, всякой мелочью. После исполнения в зале оглушительный треск. Ученик говорит мне речь по-украински. Все время слышно «перший», то есть первый (первый композитор, первый приз, первое знакомство и т. д.).После Консерватории по хорошей погоде шли в «Червонную» гостиницу с Розенштейном и еще несколькими профессорами. Какие-то консерваторки все время следовали то сзади, то спереди. Сначала я не обращал внимания на это, потом стало смешно, потом навязчиво, ― но перед самым отелем они вдруг собрались в группу, стали толкать друг друга: «Ну, иди же», и наконец подошли ко мне, причем каждая вручила по букетику белых цветов, которые по случаю наступления весны продавали на перекрестках. Это вышло вовсе мило. Вечером второй концерт. Пятая и Четвертая сонаты, что очень глупо, так как Пятую никто не понимает, а Четвертая слишком медлительна, чтобы вызвать энтузиазм, но у меня ничего не приготовлено, чтобы выбросить эти сонаты и заполнить пустоту. Когда я сказал об этом в Москве Тутельману, он ответил:

― Ничего, сойдет. Только играйте Четвертую и Пятую сонаты во втором концерте, тогда это не отзовется на продаже билетов, а после вы ведь все равно уезжаете из города.

Однако гавоты, отрывки из «Апельсинов» и «Наваждение», которыми я закончил концерт, расшевелили публику и по обыкновению создали большой успех. После концерта устроители хотели делать мне ужин, но я взмолился, чтобы меня избавили от него. Художник Хвостов показывал эскизы костюмов для харьковской постановки «Апельсинов» ― смесь модерного с фантастическим. Трудно судить, но пока эти костюмы мне не особенно нравятся».

(Г. С. Верейский. Портет С. С. Прокофьева. 1927 г.)

Четвертый день ― время отъезда. Милый  и ласковый «Утодик» , торги с нашей  Госоперой, великая и беспощадная харьковская грязь, и... негр. Вот что запомнилось Сергею Прокофьеву тогда.

«10 марта

Утром приходил ко мне квартет имени Леонтовича играть сочинения современных украинских композиторов. Когда я спросил, кто такой Леонтович, то оказалось, что это национальная гордость Украины, композитор, погибший во время революции. Кажется, тогда его расстреляли большевики, а теперь учредили квартет его имени. Сегодня квартетисты сыграли мне сочинения Лятошинского, Лисовского, Новосацкого и Козицкого. Все это могло бы быть написано пятьдесят лет тому назад и тогда было бы довольно приятной музыкой: сейчас же это ― мало кому нужные провинциальные потуги. Днем заходил к Туркельтаубу, представителю украинского общества авторов, носящего ласковое название Утодик, что означает ― Украинское товарищество драматургов и композиторов. Так как это общество работает совместно с московским, то я интервьюировал Туркельтауба насчет киевских перепечаток, а также справлялся, какой гонорар способна мне платить харьковская Госопера в случае постановки «Апельсинов». Оказалось, что Госопера, ведя переговоры с Вебером, предложила так мало, что мы даже подняв эту сумму, запросили с них вдвое меньше, чем они способны платить. Правда, пока переговоры ни к чему еще не привели, но это важно знать для будущего. Вечером выехали в Киев, причем Тутельман ехал с нами, а Воробьев, тот самый важный коммунист, провожал нас на вокзале. Несмотря на то, что мы с нашими вещами были готовы вовремя, Тутельман не торопился и все время ждал автомобиль, который должен был за нами заехать. В последний момент выяснилось, что автомобиль не приедет, и тогда началась страшная спешка. Достали двух лихачей, на одного сели мы с Пташкой, с чемоданами, на другой Тутельман и Воробьев, и началась бешеная скачка через весь город. Грязь была ужасная, снег, лужи и ухабы. Нас обдавало с ног до головы, и даже по возвращении в Париж я находил на чемодане остатки харьковской грязи. На вокзал попали вовремя, но тут выяснилось, что несмотря на все влияние Воробьева, невозможно было достать для нас с Пташкой отдельного купе, что было весьма досадно, так как завтра в Киеве я прямо попадал в концерт и хотел перед ним выспаться. Тутельман волновался, бегал, вызывал начальника станции, в конце концов к самому отходу поезда мы ввалились в коридор вагона. Выглядело, будто в этом коридоре мы и будем спать, но на самом деле все обошлось относительно благополучно. Правда, ни отдельного купе, ни подушек, ни постельного белья мы не получили, но Пташку поместили в маленькое купе с какой- то делегаткой, а меня и Тутельмана — в большом, четырёхместном, с двумя пассажирами, причем Тутельман всячески старался быть любезным, уступил нижнее место, предложил надувную подушку, которая была у него в чемодане. Затем он занимал меня разговорами о том, как много он пьет, и о том, как скрипач Кубелик приехал в Харьков с лакеем негром. В Америке с черным лакеем его, вероятно, не пустили бы ни в один приличный отель, но в Харькове это произвело сильное впечатление».

(Харьков. Почтамт. Художник Иван Николаевич Шульга)

Приехав 11 марта в Киев, Прокофьев напишет: «В противоположность уродливому Харькову, Киев  очень красив».

А через много лет, 6 мая 1932 года мы находим в его дневнике страшную запись:

«Утром Харьков проспали. В Лозовой и на следующих станциях заметен голод на Украине, просят хлеба, есть жалкие и изможденные лица. Вагон-ресторан с запасами из Москвы, кормят удовлетворительно...»

За все время существования нашего любимого города его посетило немало людей, как великих, так и обычных. Однако каждое их воспоминание о нем  для нас бесценно. Ведь благодаря им мы с вами можем увидеть Харьков их глазами и почувствовать сердцем...